Черника. Александр Алейников

Сибири стоял себе когда-то одиноко-одинокий поселок, в котором жизнь была не сахар, но его обитателям сей факт не насаждал, ибо они свято верили, что по-другому быть не может, потому что другой жизни сей народ знать не знал.

      Но Василиса не слышала никаких автобусов. То место, где она, как казалось, совсем недавно пробегала – метров двести от нее. Теперь там сверкали десятки искр языков пламени. «Как же так?» – спрашивала она себя.

      Ее не покидало ощущение, что это, как минимум, если не сон, то чья-та злая шутка. И этот злой шутник где-то поблизости сидит в кустах, потирая руки и пристально ее изучает. «Если это не шутка, то, может, спектакль или кино?» – подумала Черникова – и режиссер, забавы ради, под чутким присмотром, решил поместить ее в какой-нибудь надрывный драматический эпос, где принято лживо приукрашивать, стыдливо преуменьшать или же просто вольно или невольно скатываться в фарс.

      Изрядно потрепав воображение, Василиса пришла к выводу о том, что самовнушение – не лучший способ для утешения и вновь обратила взор на Дениса.

      Он не для демонстрации все еще лежал на земле и судорожно кашлял. Гнев девушки сошел на жалость. Она полезла в свой рюкзак, вытащила из него упаковку влажных салфеток и, присев, начала аккуратно вытирать ему лицо, пряча глаза от нерешительности, перейдя от холодного равнодушия к подобной фамильярности. Затем натянула на его лицо второй «Лепесток» и помогла подняться и перенести всю тяжесть тела на ноги.

      – Чувство вины в глазах женщины – это прекрасно. – язвительно процедил Денис сквозь респиратор, не скрывая улыбки, дабы немного сбить градус накала в сложившейся ситуации. Василиса поступила по уму и не ведясь на банальщину, только томно выдохнула.

      Пока Денис отряхивался и омраченными глазами изучал с трех сторон приближающийся огневой фронт, который, как чума, повсеместно поглощал окрестности метр за метром, Черника с трепетом спрятала немного подпорченную, но все уцелевшую тетрадь в рюкзак, которая для девушки была той единственной сладкой пилюлей во всем этом бреду, а затем принялась жадно глотать воду и полупустой бутылки, стараясь заглушить жажду.

      – Воду побереги. – обреченно сказал Денис. Казалось бы, тот был уверен, что за свою не слишком длинную, но все же насыщенную жизнь, он уже набил оскомину, повидал всяких передряг, в основном из известной субстанции, что про его жизнь будут слагать анекдоты и фельетоны какие-нибудь заскорузлые управдомши, но теперь все былые жизненные несуразицы походили на рояльную пыль. Корить себя за чудо невероятного «везения», которое захлестывает уже все мыслимые границы, за то, что в очередной раз на бильярдном столе он напоролся на яму с дерьмом было, естественно, делом полезным и поучительным, но не своевременным. Из ямы надо выбираться.

      Денис с досадой плюнул в землю, подозвал к себе Еву, которой, в отличие от остальных, вообще было пополам на происходящее. Как ты рожу ни корчи, обвиняя четырехлапое создание в случившемся, она будет стоять особняком, молчать и только глазами