Бездна твоих страхов. Герман Шендеров

один из них зарезал за ночь больше тысячи сербов. Я видел их в Ясеноваце, видел в Вуковаре, повсюду. Один из ублюдков повредил мне таким артерию, когда мы освобождали лагерь – руку пришлось отнять. И теперь, спустя пять лет, я вижу его вновь.

      – Ты не в себе! Я вынул его из свиньи! Он торчал в её ноге, я клянусь тебе! Посмотри, он ржавый! – тут Горан немного слукавил – проржавела лишь та часть, что была внутри свиньи, – Будь я усташом, таскал бы я такое с собой? Доктор, скажите ему!

      – Мне кажется, он все же прав, – попытался вмешаться фельдшер, – В конце концов, будь Горан и правда военным преступником, стал бы он носить с собой изобличающие его улики?

      – И правда, – согласился Казимир, – Если только не идёт на опасное дело, где может потребоваться оружие последнего шанса. Как было в Ясеноваце, когда чертов нацист успел раскроить мне руку, прежде чем я выпустил ему кишки. Что если ты так боялся за свою жизнь, что решил рискнуть?

      – Казимир, послушай, я ведь священник! Я крестил Сречко, помнишь? – пытался оправдаться бородач.

      – Да, помню. Этот крест у тебя на шее… Не отложил ли ты его на чёрный день, а? Не снял ли ты его с убитого твоими же руками попа? Я помню все эти перерезанные глотки, я видел, как ловко ты управляешься с сербосеком! Это ты! Ты убил моего сына! Из-за таких как ты, эта земля теперь пропитана кровью! Не удивлюсь, если это ты резал детей, вспомнив усташские привычки!

      – Вы перегибаете, Казимир, – вмешался было Тадеуш, но калека не слушал.

      – Вынул из свиньи? Ничего умнее не выдумал? Ржавчина? Да это кровь убитых тобой, душегубом! Нога бы загноилась, свинья не прожила бы так долго. А вот! Пусть фельдшер нас рассудит. Ну? – Казимир угрожающе шагнул к Тадеушу – так близко, что тот мог разглядеть слезы в налитых кровью глазах, трясущиеся, искусанные губы и гневно раздувающиеся ноздри.

      – Теоретически… – начал издалека фельдшер, но мощная рука тряхнула тщедушное тело, и тот заверещал, – Загнила бы, скорее всего… Открытая рана, грязь, само собой загнила бы, но это не доказывает…

      – Я слышал всё, что нужно, – отрезал Казимир, надвигаясь на Горана. Тот принялся выворачиваться изо всех сил, но труп свиньи держал крепко, ноги скользили по окровавленной земле.

      – Казимир, умоляю! Христом-Богом заклинаю! – бас бородача сбился на хриплый вой, – Ты не простишь себе, Господь не простит! Это ошибка!

      Топор отлетел совсем недалеко. Казимир отряхнул налипшую землю с рукояти, перехватил поудобнее – одной рукой орудовать сложнее – и захромал к Горану.

      Тот подобрался, пытался отползти в сторону, но опирающийся на топор калека неумолимо приближался, сопя как разъярённый бык.

      – Я – не один из них! Ты ошибаешься! – надрывно орал бородач.

      Казимир уже замахнулся топором, когда ногу пронзила нестерпимая боль, а потом снова и снова – Горан вонзал сербосек в щиколотку калеки, заставив того упасть на колено. Уцепившись лезвием за ступню, бородач вытягивал себя из-под тела свиньи, распарывая плоть и ткань. Скользкая кровь