Суглоб. Александр Строганов

как рубахи на ветру или синие птицы.

      И завести ваши мысли могут вас куда угодно, хоть на Мадагаскар, хоть в Абиссинию, хоть… в Гиперборею.

* * *

      Можно и окно разбить, если уж очень захочется.

* * *

      Впрочем, последнее, придуманное мной действие не характерно для беспричинного человека. Беспричинный человек скорее выглянет в окно. В крайнем случае, выпрыгнет.

      А там…

      Голуби, голуби, голуби, птицы бестолковые, но чрезвычайно забавные своим высшим предназначением и походкой.

      И наблюдать за ними можно бесконечно.

      Можно даже язык им показать.

      Разве не счастье?

* * *

      Нет, не удержусь.

      Инвенция Баха.

      Иоганна Себастьяна.

      Пусть у меня дурной вкус. Но мне этого очень и очень хочется.

* * *

      А голубей стало меньше, чем прежде.

      Над этим следует подумать хорошенько.

* * *

      Чего только не намешано в нас?

* * *

      Мой отец простил и покинул нас с матерью, когда мне было шесть лет.

      Предполагаю, что ему было трудно сделать это, потому что он отчаянно рыдал, когда уходил.

      Уверен, что ему было бесконечно трудно сделать это, потому что на помощь он призвал своего отца, которого в тот памятный вечер я осознанно увидел первый раз в жизни.

      Младенчество, частично проведенное в скольжении по его животу – не в счет.

      Уже тогда весьма пожилой отец отца показался мне похожим на белого кита, каким его изображали в книжке про Моби Дика тех времен, когда животные в иллюстрациях еще напоминали животных.

      Пока мать в комнате, как могла, утешала отца, отец отца сидел со мной на кухне, и терпеливо слушал мой рассказ о Гиперборее.

      Я уже знал кое-что о Гиперборее, то есть был чрезвычайно смышленым малышом: некоторые взрослые даже подозревали, что я награжден высокой болезнью, в простонародье – скудоумием.

      Когда отец отца понял, что стенания за стеной, равно как и мой рассказ стали приобретать черты бесконечности, он стремительно вырос над столом, умывальником, полками и полотенцами, беспощадно вернув мне и мой возраст и высокую болезнь; удивительным образом не разрушив ничего, ввалился в комнату родителей; взял своего сына (моего отца, как вы справедливо догадались) на руки и вынес, как раненого, с поля боя в дохнувшую сыростью и темнотой неизвестность.

      В то мгновение до меня со всей очевидностью дошло, зачем я упорно на протяжении трех лет, преодолевая оклики и затрещины, расписывал дверь в прихожей обычным мягким и химическим карандашами, чернилами, зубной пастой, пластилином, краской Кастеллани и зеленкой – я готовил для своего отца врата новой жизни.

      Насколько помню, плач отца оставался в комнате еще минут двадцать после его исчезновения.

      Насколько помню, я зачем-то промямлил тогда – запятая.

* * *

      Мама умерла, я окончил сельскохозяйственный институт и, в согласии с детской мечтой, устроился водителем катка.

      Но не женился.

      Хотя жениться надо было бы.

      Следовало