Кураж. Дик Фрэнсис

она должна нести, и скачки, в которых она участвовала. Я внимательно прочел список.

      – Итак, – сказал он, – вы сможете работать с нами?

      – Я смогу взять четырех из них, но меня уже наняли на скачки новичков в среду.

      – Это важно? Вы не можете отказаться?

      Мне ужасно хотелось сказать, что могу. Бумага, которую я держал, была приглашением в персональный рай. И, кроме того, если я откажусь от одной из лошадей, то жокей, который возьмет ее, скорее всего, будет работать с ней и в будущем.

      – Я… не могу, – пробормотал я. – Я должен участвовать. Это для фермера, который первым дал мне нескольких лошадей.

      Эксминстер слегка улыбнулся, и его нижние зубы выдвинулись вперед.

      – Прекрасно. Тогда возьмите четырех других.

      – Спасибо, сэр. Я бы очень хотел…

      Он повернулся и ушел, а я сложил драгоценный листок и засунул в карман.

      Вторую лошадь, с которой я работал в этот день, тренировал Корин Келлар. После смерти Арта он постоянно нанимал разных жокеев и ворчал, как неудобно не иметь под рукой хорошего специалиста. Зная, что именно из-за его отношения Арт, лучший из жокеев, бросил Корина самым ужасным из всех возможных способов, мы с Тик-Током считали, что Келлар – готовый случай для психиатра, но мы оба, в общем-то, с удовольствием работали с его лошадьми.

      – Если Корин предложит тебе, – спросил я Тик-Тока, когда мы брали седла и шлемы, готовясь взвеситься перед заездом, – ты возьмешь работу Арта?

      – Если предложит – да, – усмехнулся Тик-Ток. – Но Келлар не собирается беспокоить меня в будущем. – Он поднял глаза к потолку, тонкогубый широкий рот растянулся в беззаботной улыбке. Ясное душевное здоровье отражалось в каждой черте его худощавого лица, и в этот момент он показался мне человеком, родившимся слишком рано. Он был таким, каким я представлял себе человека двадцать первого столетия: необыкновенно жизнеспособный, любознательно-наивный, без тени апатичности, злобности или жадности. В его присутствии я чувствовал себя старым. Ему было девятнадцать.

      Мы вместе вышли на парадный круг.

      – Улыбку на тридцать два зуба, – бросил он. – Глаз мира обшаривает наш путь.

      Я посмотрел вверх. Когда мимо проводили по кругу серую лошадь, телевизионная камера со своей продуваемой всеми ветрами площадки направила на нас квадратную морду. Камера чуть-чуть задержалась и двинулась дальше.

      – Я забыл, что мы на виду, – безразлично заметил я.

      – О да, – ехидное выражение появилось в глазах Тик-Тока, – сам великий человек тоже здесь, единственный и неповторимый Кемп-Лоур. Человек – воздушный шар.

      – Что ты имеешь в виду?

      – Быстрый взлет. И наполненность горячим воздухом. Но богатый человек и со вкусом. Бодрящий аромат, свежий и хрустящий.

      Я засмеялся. Мы подошли к Корину, и он начал давать нам обоим указания, как провести заезд. Кобыла Тик-Тока была на хорошем счету. Я, как обычно, работал с лошадью, от которой мало что ожидали, и совершенно правильно. Мы долго плелись в хвосте,