Рассказы на закуску. Денис Александрович Игумнов

обожжённую голову, завывала тоскливо и безнадёжно. Внезапно красномордый насильник встал перед ней на колени. Из его рта вывалился широкий лопатообразный серый язык. Он согнутыми в когти пальцами грубо впился во внутреннюю поверхность ляжек жертвы и рывком раздвинул их в стороны. Подмастерье начал лизать – жадно, слюняво, со вкусом разминая чуть поддёрнутую пухом весны жизни вагину.

      Дальше смотреть на это дикое шапито, как, впрочем, и выручать из сомнительной беды облысевшую незнакомку, Ла Фильер не стал. Он вышел на улицу. Город веселился. На улицах бушевал праздник. Отовсюду звучала музыка, из окон свисали флаги, несмотря на дневное время суток – горели фонари и декоративные бумажные фонарики, коптили факелы. Но было во всей этой суете нечто настораживающее, предельно искусственное, маскирующее под собой жуткое будущее, уже ждущее всех на пороге их общего дома.

      Все как один пьяные в дым жители, с остановившимся взглядом разучившихся моргать глаз, с гримасами притворного веселья на бледных лицах людей, испытавших сердечный приступ, бесцельно катили по мощённой коричневыми булыжниками мостовой сразу во все стороны. Прибывая в трансе, бывший трактирщик брёл среди них.

      Двери большинства домов стояли распахнутыми настежь. Под заборами, по берегам сточных канав валяются десятки неубранных с прошлой ночи разгульной резни трупов. Кого-то убили, кого-то затрахали насмерть, а кто-то сам свёл счёты с жизнью. Город, ощутив всепоглощающий ужас от приближения Камора, произвёл самоочищение от ненужного груза слабых и неготовых – ненужных. Теперь он праздновал, приветствовал грядущую смерть. Ла Фильер хотел забыться, освободиться от навязчивых мыслей о прошлом. Во что бы то ни стало выжить и начать всё заново. Он не знал, что за сумасшедший дом здесь твориться, но подозревал, что во всём происходящем вокруг есть доля и его вины. Хозяин близко!

      Ла Фильер незаметно для себя очутился в квартале богачей. Около одного дома он задержался. Из трёхэтажного, богато украшенного лепниной и статуями особняка доносилась протяжная, постоянно возвращающаяся к своему началу, притягательная мелодия. Её гипнотический трип приманивал, заставлял войти в распахнутые ворота. И Ла Фильер, не выдержав напряжения, поддался зову и направился к мраморным ступеням лестницы под портиком, поддерживаемым статуями пещерных медведей, искусно вырезанными из чёрного мрамора. Перед двухстворчатыми дверями на крыльце лежали груды одежды и обуви. Обойдя их стороной Ла Фильер, уже взялся за ручки дверей, когда из-под правой кучи накиданной в беспорядке одежды вылез старик в золотой ливрее – мажордом или дворецкий. Он поклонился, сохраняя во всей позе и особенно на морщинистом суровом лице холодное достоинство и, указав на двери, произнёс:

      – Прежде чем войти, вам необходимо снять одежду. Пожалуйста!

      Ла Фильер разоблачился. Правила есть правила и когда ему что-либо подобное говорили – он подчинялся. Снять с себя эти обноски стало для него