Соль неба. Андрей Максимов

засыпают люди, без боязни отдающие сну и душу, и тело, и мысли.

      Проснулся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд.

      Над ним стоял невысокий человек в рясе священника. Длинная, почему-то казавшаяся нелепой, борода; волосы, убранные в хвостик.

      Мальчик никогда не видел мужчин с хвостиком и потому непроизвольно улыбнулся.

      Священник улыбнулся в ответ. Улыбка у него была добрая и тихая. Но Сережа вспомнил, как улыбались немцы, и нахмурился.

      – Издалека ли идешь? – поинтересовался священник.

      Сережа не знал, что ответить. Он испугался, что священник отведет его в милицию, а оттуда наверняка отправят в детский дом.

      Мальчик даже привстал, готовый бежать.

      – Меня Филаретом зовут, – представился священник.

      Имя было до того смешным, что Сережа опять улыбнулся.

      – Правильно, сейчас и так времена грустные, зачем печалиться. – Филарет рассмеялся тонким смехом. – Ибо сказано: «Доколе свет с вами, веруйте в свет».

      – Нет у меня никакого света, – буркнул мальчик.

      – Бывает, – произнес Филарет почему-то очень серьезно. – Есть-то хочешь, небось?

      Есть хотелось до головокружения.

      – Пойдем тогда, что ли? – Филарет протянул руку. – Зовут-то тебя как?

      – Сергей Сторожик я.

      – Ну, Сергей и Сергей. Пойдем, что ли, Сергей?

      Сергей оперся о руку Филарета. Рука была твердая, сильная.

      Филарет пошел к Храму, Сережа двинулся за ним. Он не очень понимал, куда и зачем идет. Перед глазами стояла миска с дымящейся картошкой, и эта фантазийная картина перекрывала все его мысли, размышления и сомнения.

      Шли они по той самой дороге, что вела из Сережиной деревни. Дорога эта упиралась в Храм. А дальше дороги не было. Дальше начинались какие-то иные пути.

      В пределах Храма стоял дом отца Филарета. Большая, стройная, солидная изба в несколько комнат. Так у них в деревне только председатель жил, а у всех остальных похуже домишки были, погорбатей.

      На стенах- фотографии красивой женщины и мальчишки. Фотографии делали стены глазастыми, и Сереже казалось, что дом смотрит на него каким-то неведомым чужим прошлым.

      – Это жена моя, – сказал Филарет, доставая из печи картошку. – Ириной звали. Померла во время голода. А это сын наш, Егор. На фронте сейчас. Чё-то вестей не было давно от него.

      Подошли к столу. Сережа сел, а Филарет не садится. Ничего не говорил, просто стоял и смотрел на Сережу.

      Пришлось встать.

      – Отче наш, Иже еси на небесех! – начал Филарет молитву. – Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.

      Филарет перекрестил картошку и огурцы на столе, перекрестился сам.

      Зачем надо читать молитву перед едой и креститься, Сергей не понимал, однако сам креститься не стал.

      Филарет поглядел на мальчика.