Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия. Алексей Белов-Скарятин

под которую сразу тянуло танцевать.

      Потом Дока сменял Шелли и вёл рассказ о Польше, где он родился, и о своём старинном доме, окружённом высокими соснами, раскачивающимися на ветру и поющими свою собственную неповторимую шуршаще-шелестящую песню. И часто декламировал белый стих про зайца, прыгающего в снегу под сосной и стучащего одной лапой о другую:

      "Смилуйся над нами, Господь!

      Какие ж холодные дни!

      Сосны вон замёрзли совсем,

      И лапы мои словно лёд.

      Боже, как хотел бы надеть

      Крестьянские валенки я.

      И у тёплой печки сидеть

      В уютной избушке своей.

      С серенькой пушистой женой,

      Прижавшейся боком ко мне".

      А затем он мечтательно вспоминал о падающих звёздах, за которыми совсем мальчишкой наблюдал по ночам в окно, пока вся семья спала.

      "Когда-нибудь, когда ты подрастёшь, я покажу тебе падающую звезду", – говорил он, и маленькая Эра знала, что он непременно сдержит обещание, и была взволнована до глубины своей детской души.

      Следом приходила старая Минни Петровна, вернее сказать, ужасно старая, гораздо старше Наны, ведь много-много лет назад она была няней ещё у сестры Маззи. Она всегда пела высоким дрожащим голосом одну и ту же диковинную песню, звучавшую для маленькой Эры так:

      "Эптаха, бэптаха, колло, ди ялось,

      Космоси, филкоси, эптаха, ду", – что, разумеется, только казалось бессмыслицей, на самом деле наверняка означая нечто мудрое и прекрасное. Но Минни Петровна так никогда и не объяснила ей смысл тех загадочных слов, поэтому маленькая Эра предполагала, что, возможно, речь идёт о птице, которую зовут "Э-птаха, Б-птаха".

      А потом, когда наступала темнота, и зажигались лампы, и тёмные окна занавешивались тёплыми красными шторами, и Нана садилась играть в пасьянс за стоявшим перед диваном большим квадратным столом, в детскую входила Юлия, горничная Маззи, тихо шурша своим жёстким чёрным шёлковым платьем, с доброй улыбкой на лице и покачивавшимися длинными золотыми серьгами, звеневшими всякий раз, когда она поворачивала голову.

      "Юлькинсон, душенька", – восторженно встречала её маленькая Эра, обожая такие визиты.

      А старая Юлия степенно отвечала: "Мой Петушок, золотой гребешок".

      Это было их обычное приветствие, повторявшееся каждый вечер, после чего Юлькинсон, устраиваясь в глубоком кресле у кровати маленькой Эры, задумчиво произносила: "А теперь дай-ка вспомнить, на чём мы вчера остановились? О, да, я знаю. Мы закончили сказку о спящей Царевне, а сегодня я обещала тебе другую – про Ивана-Царевича и Жар-Птицу. Итак, слушай внимательно, я начинаю:

      "Вот как всё было,

      И я там была,

      Мёд-пиво пила,

      По губам текло

      Да в рот не попало" (что являлось озадачивающей, но традиционной присказкой или концовкой любой русской сказки).

      "В стародавние времена, в золотом роскошнейшем тереме, жили-были да царь с царицею, было трое сыно́в у них мо́лодцев: двое старших