Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия. Алексей Белов-Скарятин

блестящей карьеры в Петербурге, чтобы разделить жизнь с нашей семьёй, а также заботиться о крестьянах в нашем фамильном загородном поместье Троицкое. День за днём, на протяжении почти тридцати лет, он каждое утро вёл приём в деревенской амбулатории (организованной моими родителями), а затем ездил по сельской округе, леча всех больных и не беря с них ни копейки. Именно он привил мне с ранних лет интерес к медицине, и, без сомнения, только благодаря его влиянию я позже взялась за обучение врачебному делу. Мой любимый старый "Дока", как я его называла, был одной из величайших, прекраснейших душ, что я когда-либо имела честь знать, и все связанные с ним воспоминания из моего детства – самые чудесные!

      Моей третьей большой любовью была фройляйн Шелл, немецкая гувернантка, также жившая с нами много лет и посвящавшая кучу своего времени участию в моих забавах и выдумыванию увлекательнейших игр с бумажными куклами. Я звала её "Шелли" и тоже искренне любила, хотя вряд ли можно сравнить её по значимости в моей жизни с Наной и Докой.

      Разумеется, я любила и своих родителей, однако совершенно по-иному. В то время как Нана, Дока и Шелли составляли часть моей повседневной жизни, Мать и Отец являлись скорее гостями из другого, таинственного и яркого мира. Моя Мать, прекрасная как мечта, всегда облачённая в мягкие, дивные одежды, восхитительно благоухающая фиалками, очаровывающая своими мехами и драгоценностями, казалась мне принцессой из сказки. Хотелось поклоняться ей издали, не осмеливаясь даже прикоснуться. Хотя она часто заглядывала в мою детскую, играла со мной и много ласкала, тем не менее в те дни моего раннего детства оставалась в моих глазах обворожительным существом, появлявшимся из неведомого и чудесного мира, где люди всегда одеваются в шелка и бархат, носят меха и драгоценности и сладко пахнут фиалками. Я часто представляла её сидящей рядом с Господом на небесных званых обедах, вкушающей с золотых тарелок и совершенно свободно разговаривающей с Ним в окружении порхающих и прислуживающих им сияющих ангелов.

      Мои чувства к Отцу были смешанными. Конечно, я думала, что люблю его, потому что с ранних лет, отвечая на вопрос: "Кого ты любишь больше всего?" – послушно перечисляла, как меня учили, всех ближайших членов своей семьи: "Папу, Маму, Мэри, Ольгу и Мики". Но боялась я его гораздо больше. Прежде всего потому, что, будучи глух как пень, он всегда говорил очень громко, приводя меня в неописуемый ужас от мысли, что он либо сердится, либо ссорится с кем-то, хотя обычно ничего подобного не происходило (тем не менее, имея довольно вспыльчивый характер, он, бывало, выходил из себя). Ещё у него были щетинистые усы, коловшие меня всякий раз при поцелуе, а также манера дразнить, которая мне не нравилась и часто заставляла плакать. Ему достаточно было укоризненно крикнуть: "Ну, детка, детка!", – и я, ко всеобщему недовольству, заливалась горькими слезами. Позднее, с течением жизни, я доросла до понимания Отца и мы стали лучшими друзьями, но в дни моего детства, признаюсь, он был причиной страхов.

      Ирина