Пережить ночь. Райли Сейгер

Трейси», хотя обе говорили с нарочито венгерским акцентом. Чарли совершенно не хотела вспоминать Мэдди как безжизненную оболочку в гробу и ее лицо, окрашенное в оранжевый цвет слишком большим количеством посмертного грима.

      Однако истинная правда состояла в том, что отказ от поездки на похороны подруги был проявлением трусости. Проще говоря, она не могла встретиться лицом к лицу с семьей Мэдди и их оправданным гневом. Телефонного звонка было достаточно – той истеричной стычки с матерью Мэдди, набросившейся на Чарли с такой жестокостью, которой могла обладать только скорбящая женщина.

      – Ты его видела! Так говорят в полиции. Ты видела человека, который убил мою дочь, но не можешь вспомнить, как он выглядел?!

      – Я не могу, – всхлипывала Чарли.

      – Но, тебе, сучка, нужно вспомнить! – кричала мать Мэдди. – Ты в долгу перед нами! Ты в долгу перед Мэдди! Ты бросила ее, Чарли. Вы были вдвоем, но ты ушла без нее. Ты была ее подругой. Ты должна была находиться рядом с ней! А ты бросила ее с этим мужчиной. Теперь моя дочь мертва – и ты даже не можешь заставить себя что-то о нем вспомнить? Что ты за друг такой?! Что ты за человек?! Ты – чудовище! Вот ты кто!

      Чарли ничего не сказала в свою защиту. К чему пытаться, если все сказанное миссис Форрестер правда? Она бросила Мэдди. Сначала при жизни, когда оставила ее у бара, а затем и после смерти, когда не смогла вспомнить ни одной характерной черты человека, который убил ее. Полагая, что мать Мэдди права, Чарли действительно считала себя ужасным человеком.

      Так что день похорон Мэдди Чарли провела в одиночестве, просматривая разные фильмы Диснея. Она не ела, не спала. Она просто сидела на полу в комнате общежития, окруженная белыми пластиковыми футлярами из-под видеокассет.

      Робби, который присутствовал на похоронах, сказал Чарли, что, возможно, ей все же следовало поехать. Что все было не так ужасно. Что гроб был закрыт, друг семьи спел «Где-то» из «Вестсайдской истории», и что единственный трагический момент случился у могилы, когда Мэдди опустили в землю. Вот тогда ее бабушка, охваченная горем, запрокинула голову и завыла в синеву сентябрьского неба.

      – Я думаю, это помогло бы тебе, – сказал он.

      Чарли не хотела подобной помощи и не нуждалась в ней. Кроме того, она знала, что со временем с ней все будет в порядке. Долго горевать может только сердце. Так сказала ей бабушка Норма через несколько месяцев после смерти родителей. Теперь Чарли знала, что это правда. Она все еще скучала по ним. Не проходило и дня, чтобы она не думала о них. Но ее горе, которое поначалу казалось таким тяжелым, что грозило ее раздавить, превратилось в нечто более легкое. Она предполагала, что то же самое произойдет и в случае Мэдди.

      Не произошло! Боль, которую она чувствовала, по-прежнему была такой же душераздирающей, как в тот день, когда она узнала, что Мэдди мертва. И Чарли больше не могла этого выносить. Ни горе. Ни чувство вины. Ни косые сочувствующие взгляды, бросаемые на нее в тех редких случаях, когда она ходила на занятия. Вот почему она покидала «Олифант». Несмотря на то, что знала: бегство с места