Прѣльсть. Валерий Коновалов

лишь, что долго гулять на свободе после получения квартиры на Смольной ему не пришлось: вскоре женился. На работу устроился в вечернюю школу учителем русского языка и литературы. Это было довольно своеобразное учреждение, которое представляло собой отражение той стороны действительности брежневской эпохи, которая была насквозь поражена лицемерием. Сразу оговоримся, что жаловаться на то время, а уж тем более «клеймить» его было бы большим грехом, так как многих это устраивало. Существует даже такое мнение: Ильич сам жил и другим давал жить. Не знаем, насколько оно является всеобщим, так как появилось много позже после ухода генерального секретаря, когда люди почувствовали на себе результаты перемен и не всем альтернатива прежней жизни показалась привлекательной.

      В СССР школа всегда была на передовой идеологической борьбы, и Чкалов надеялся, что работа учителем будет способствовать снятию с него подозрений в неблагонадёжности. К тому времени вечерние школы были уже анахронизмом и картина, сложившаяся в этом секторе образования, больше напоминала театр абсурда. Никаких учеников не было и в помине, а присутствие их на занятиях отражалось лишь документально: сидели горе-учителя в пустых классах и решали «кроссворды» в журналах посещаемости: в понедельник надо поставить законную тройку Петрову и Сидорову, которые не только не ходили в школу, но даже не знали о её существовании, во вторник «пришли» Иванов и Маркова, не присутствовавшие, может быть, уже и в природе, в среду вновь появляется Сидоров, а уж Ртищев «сидит» на каждом уроке: как же – любимый ученик, которого можно увидеть в школе аж два раза в году, живьём, а не на бумаге! Методический день уходил на поиски «живых душ»: ходили по адресам когда-то учившихся в дневной школе, а также уже числящихся в вечерней, но ни разу не появившихся. Найти «живую душу» и «скомплектовать» её (оформить учащимся школы) было большой удачей. Один раз Чкалову сильно повезло. Позвонил в квартиру, где, по его сведениям, проживала некая Людмила Осенева, не окончившая десятилетку, и – вот счастливая неожиданность! Мало того, что Людмила Осенева была дома, но ещё и оказалась его бывшей знакомой – известной Милкой, которая открыла ему дверь в костюме Евы. Лицо её, все ещё миловидное, несло на себе печать прежней и, судя по всему, продолжающейся забубённой жизни, но тело было безукоризненно. Если бы не лицо и руки, выдававшие возраст, Милку запросто можно было принять за семнадцатилетнюю девушку. Встретились как добрый друзья, хотя первое время было немного странно, что Чкалов предстал перед ней не тем, каким она знала его во времена бесшабашной юности, а лицом, как говорил Никанор Иванович, «официальным». Он искренне обрадовался встрече и постарался извлечь из неё максимальную пользу, поэтому разговор быстро приобрел прежние нотки, став дружеским и развязным. Милка простодушно, даже слишком легкомысленно отдала Чкалову свидетельство об окончании