Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой. Лев Юрьевич Альтмарк

администрации и коллектива школы…»

      Яшка механически записывал и не понимал ни слова. Перед глазами всё ещё стояла плачущая Наталья Абрамовна. Ему было жалко её, а всех этих людей, обидевших её, он просто ненавидел. Хотя нет, Тамара Васильевна наверняка не виновата. И Ольга Викторовна тоже.

      «…Провокационный характер вашего письма глубоко возмутил наш коллектив и заставил выступить с гневной отповедью агенту мирового сионизма…»

      Коллективного сочинения явно не получалось, потому что все молчали, и Жемчужников в одиночку складывал непослушные фразы, в которые никак не вмещались распирающие его злость и негодование.

      Перо послушно поскрипывало по бумаге, и Яшка нисколько не следил за тем, что пишет, лишь раздумывал о тётке Нонне, которую сейчас называли всякими плохими словами. Может, оно и так, но это всё-таки его тётка, и ругать её со всеми вместе казалось ему предательством.

      – Чего остановился? – Жемчужников заглянул через плечо. – Устал?

      – Перышко засорилось, – соврал Яшка и с преувеличенным старанием стал тереть перо о клочок бумаги.

      Минуты три парторг выжидал, потом присел рядом и жёстко притянул его к себе:

      – Ну-ка, ну-ка… Вот оно что! Значит, ты не согласен с тем, что пишешь? Да или нет?

      – Пиши, – глухо сказала Тамара Васильевна, отворачиваясь. – Так надо, сынок…

      «…Я, ваш племянник, ученик пятого класса, член Всесоюзной пионерской организации имени Ленина…»

      – Может, написать просто – «пионер»? – как за соломинку ухватился Яшка за последние слова.

      – Пиши, как велят! – взвизгнул Жемчужников. – «…возмущённый вашим…» Учти, слово «вашим» не с большой буквы, а с маленькой! «… возмущённый вашим провокационным письмом, публично заявляю, что отрекаюсь от вас…»

      Легкое поскрипывание пера оборвалось.

      – Что такое «отрекаюсь»? – Яшка в упор разглядывал парторга.

      – Неужели не понимаешь? А я думал, ты разумный мальчик и не хочешь неприятностей себе и родителям…

      Но Яшка его уже не слышал и заплакал в полный голос. Он не видел ничего перед собой, кроме этого страшного слова «отрекаюсь», которое отсекало всё, что было раньше, а будущее – сулило ли оно теперь что-то хорошее?

      – Сынок, – донёсся до него голос Тамары Васильевны, – ну, что же ты так?

      Опрокидывая стулья, Яшка бросился к двери, и по пустому школьному коридору звонко зацокали подковки его стареньких, чиненых-перечиненных ботинок.

      Уже на улице, глотнув холодного воздуха, он огляделся по сторонам и вспомнил, что забыл в директорском кабинете футляр со скрипкой. Ну, и не надо, подумал он, пускай себе забирают! Всё равно он больше сюда не придёт, как бы его ни уговаривали.

      На знакомой скамейке возле школы сидела завуч Наталья Абрамовна. Сидела она странно и неестественно, не сводя взгляда с изломанных кустов жасмина у чугунной школьной ограды.

      – Наталья Абрамовна, – тихонько позвал её Яшка и присел рядом.

      Красными, но уже сухими