Духота. Валерий Иванович Лапковский

без знакомства с Книгой книг нельзя. Она – путеводитель по залам Эрмитажа, ключ к «Отцу Сергию» Льва Толстого, к творчеству Александра Блока…

      Вы растерялись, едва я провёл перед вами уже набившие оскомину параллели между «моральным кодексом строителя коммунизма» и Нагорной проповедью Христа.

      Вас обуревал зуд превратить меня в отступника. Вы гарантировали мне дальнейшее протирание штанов на одной скамье с вами, если состряпаю атеистический памфлет.

      Вышибая меня на улицу, вы рекламируете собственное бессилие, трусость. Вы, как огня, боитесь спора о Боге; дискуссия на темы метафизики вносит перебои в гудёж конвейера по производству роботов с дипломом высшей школы.

      Вам всё казалось, что я играю в оригинальность. Вам не было никакого дела до гибели моих надежд, возникновения желчных сомнений в правильности избранной мною профессии. Вы жаждали только одного: чтобы я не перечил вашей неистощимой пошлости, когда кричал от дикости ваших поступков!

      И я… смирялся. Дабы не беспокоить мать, присылавшую ежемесячно лепту из своей мизерной зарплаты; дабы вкушать хоть крохи знаний, просил прощения… И вы великодушно отпускали мне мои грехи, чтобы потом тыкать мне в лицо этим великодушием. Куратор Шарков уверовал в мою любовь к людям, когда ему на очередном допросе в деканате надоело вертеть перед моими глазами ключ на верёвочном кольце.

      Узнав о судилище надо мной, ко мне подходили незнакомые люди, и каждый чем-то ободрял. В кулуарах мне задали вопрос: не связался ли я с «Зайцем»? Да, я ученик Вячеслава Кондратьевича Зайцева, автора гипотезы «Христос – первый космонавт».

      Я дрался с вами неумело.

      Не всё, может быть логично в данном выступлении, но придёт время, и я встречусь с вами на новых баррикадах!»

      После изгнания из университета Викентий вернулся в Крым и, прожив несколько месяцев у матери, спохватился, что до сих пор не оформил прописку в паспортном столе.

      – Я тебе давно говорила: сходи, а ты всё тянул… – заохала родительница. – Думал, уедешь в другой город… Знаешь, какие ныне строгости? Могут оштрафовать!

      Сын направил апостольские стопы в милицию. Попасть на приём можно было при одном условии, если поднимаешься с постели до третьих петухов. И хотя парень ну не понимал, почему запись в очередь производится с пяти до шести утра, однако, в указанное время счёл за благо приблизиться к парадному крыльцу РОВД, размещённому в старинном здании.

      Каменные нимфы на фасаде стыдливо прикрывали нежные лица облупленными локтями. Кучка посетителей робко жалась у массивных дверей. В ржавом патрульном газике на заднем кресле храпел сержант.

      Управитель принимал в разгар дня, на другой улице, в том доме, куда бывшего студента мальчиком водили в детсад.

      Командовал детсадом участник войны. Под Сталинградом или под Берлином, можете представить, ему, точно капитану Копейкину, оторвало правую руку. На работе инвалид появлялся в гимнастёрке, выгоревшей (как пели тогда в песне) от жары и злого зноя. Пустой рукав