Мы. Виталий Листраткин

три дня, гражданин? За наших или за путчистов?

      Это подчёркнутое «гражданин» и «наших» сразу дезориентировало цеховика. Он поплыл, стал городить пространную ерунду и вообще как бы оправдываться. А потом неожиданно густо покраснел и замолк. Вовка так вызывающе ухмылялся, что слово взял сам начальник цеха.

      – Пусть идут к станкам, – решил он. – Тем более, всего пара дней осталась. А в институт мы сопроводительное письмо отправим, пусть отмываются…

      На том и порешили. Спустя рукава мы добили эти последние два дня у станков, получили какие-то очень маленькие деньги и решили их потратить на грандиозную пьянку – по-взрослому, до рассвета. Накупили нехитрой провизии, два литра спирта «Рояль», развели из сухого концентрата «Юпи» приторное пойло и позвали знакомых девчонок. Начался пир.

      На шесть утра мы были абсолютно никакие, но на Вовку смотреть было особенно больно – совершенно безумные глаза. Не отрываясь, он выдул целый стакан водки. Несколько секунд стоял, закатив зрачки, затем неожиданно смахнул посуду со стола на пол – она только чудом не разбилась. Но этого Вовке показалось мало: ударом ноги высадил оконную раму – стёкла со звоном полетели вниз, на асфальт. Туда же отправилась тумбочка и ещё что-то из мебели. Мы с Серёгой пробовали унять его, но Вовка так оттолкнул, что даже силач Серёга отлетел в угол, будто резиновый мячик. Испуганные девчонки разбежались, а обрадованный сержант вместе с Вовкой принялся крушить остальную мебель на этаже. Воистину это был классический русский бунт – бессмысленный и беспощадный.

      В одиннадцать часов вылетал наш самолёт. Общежитие мы покинули за два часа до этого. Здание напоминало руины Сталинграда, вокруг которых валялись останки обстановки. Добрая тётенька комендант, у которой я как-то даже занимал деньги, ошеломлённо смотрела на дела «уральских соколиков». Проходя мимо, я старался не смотреть в её сторону: даже с дикого похмелья было стыдно.

      Было бы наивным полагать, что нам всё это сойдёт с рук. Вскоре состоялось заседание в деканате на котором предполагалось вышвырнуть всех четверых из института – по крайней мере, сам декан был точно настроен на такой исход. Лишних не звали: только деканатские, кое-кто из преподавателей и мы, с повинными головами. Секретарь траурным голосом Левитана зачитала донесения из Нижнего Новгорода, где фронтовой сводкой излагались подробности учинённого дебоша и прочих возмутительных нарушений трудовой дисциплины. Как и полагается в таких случаях, выступил комсомольский деятель, чёткими рублеными фразами («дезорганизация работы учебного сектора…») заклеймил нас позором. Собрание шло к закономерному финалу, как вдруг слово взял преподаватель с кафедры теплотехники.

      – Мало ли что написали, – высказался Сан Саныч, – эти жлобы с завода. У них работа такая – жулить. Парни, может, работали не покладая рук, а мы их выкинем на улицу, как собак. Правильно ли это?

      Декан даже остолбенел.

      – Александр Александрович, вы в своём уме?