Счастливая жизнь Веры Тапкиной. Мария Метлицкая

Кузьминична спрашивает ее про новую подругу, и она, поняв, что речь идет о старухе, пытается рассказать ей что-то о своей невольной знакомой, но Офелия машет рукой. Знаю, все знаю, она сюда уже который год ездит по бесплатной собесовской путевке. Морочит всем голову, обожает лечиться. А сама, между прочим, тот еще конь. Кардиограмма как у молодой. Ну, конечно, суставы, артрит – это все понятно.

      – Жизнь у нее, конечно, не сахар – продолжает Офелия. – Сын всю жизнь сидел. Как сел по малолетке в шестнадцать за вооруженный грабеж, что ли, так и пошло дело. Выйдет на полгода – и снова садится. Жить на воле не может. Она к нему столько лет ездила, а потом он вышел в очередной раз и вообще сгинул. Дочка родилась крепкая физически, красивая, но полный олигофрен. Дома с ней не справлялись. В десять лет отдала ее в интернат. Ездила к ней всю жизнь – но та ее даже не узнавала. Только в руки смотрела – что привезла. В общем, слюни по подбородку. Первый муж бросил, ушел к молодой. Она, уже в летах, второй раз вышла замуж, за военного, кажется. У того девочка была, дочь. Стерва редкостная, всю жизнь им испортила. А ведь она, старуха, столько в нее вложила, всю душу, все сердце. Дочка эта потом замуж вышла, на Север уехала. Даже отца хоронить не приезжала. Сука та еще. Старухе вообще не пишет, не звонит. Ни копейки за все годы.

      Офелия звонко хлопнула Веронику по мягкому месту:

      – Ну, все, вставай, красавица! На ужин опоздаешь.

      Вероника молча поднялась, оделась, кивнула и вышла из кабинета.

      На ужин она не пошла. На следующий день опять началась бесконечная беготня по кабинетам. В обед в столовой старухи не было, впрочем, как и в ужин тоже. Видимо, уехала. Слава богу! Иначе бы пришлось общаться – а это казалось Веронике невыносимым.

      На вечерней прогулке после ужина Вероника совсем успокоилась. Старухи нигде не было, значит, точно уехала. Сыграла последний спектакль – и занавес, можно уезжать со спокойной душой. Чужую-то душу она разбередила до донышка, отыгралась. Артистка хренова. Впрочем, что ее осуждать; хотел человек чуть приукрасить свою жизнь, правда, таким странным и страшным образом. И не всегда понятно, что страшнее – правда или ложь.

      Вероника присела на лавочку, прикрыла глаза и стала вдыхать запахи вечернего осеннего леса.

      И жизнь не показалась ей такой страшной и ужасной. Несмотря ни на что.

      Здравствуй, Париж!

      Он позвонил ей по дороге из офиса. Как всегда: «Привет, как дела?»

      «Нормально», – ответила она.

      – Любимое слово – «нормально», – усмехнулся он и осторожно спросил: – Я заеду?

      Вопрос человека, не уверенного в том, что его хотят видеть.

      Она ответила, вздохнув, через пару секунд:

      – Заезжай. Только у меня из съестного – предпенсионного возраста рокфор и остатки кофе.

      По дороге он заехал в магазин, купил продукты и через час уже стоял на пороге ее квартиры. Она открыла дверь, и он увидел, какое у нее бледное и замученное лицо.

      – Опять не спала? – спросил он, вешая на вешалку пальто.

      – Спала, –