А в чаше – яд. Надежда Салтанова

ли дело, чтобы женщина одна торговлю вела.

      Нина запаниковала:

      – Дай я хоть сама поговорю с аптекарями да врачевателями, узнаю, может, кто спрашивал или покупал…

      – Ты-то что узнаешь? – нахмурился сикофант. – Бабьи сплетни одни, так они тут без надобности. Иди уже, я с эпархом говорить буду.

      – Ой, и где тот эпарх?! – повысила было голос Нина, но, спохватившись, перешла опять на почтительное обращение. – Почивает небось, может, только завтракать собрался. И тебя, уважаемый, дальше порога не пустят. Да отговорятся, чтобы не ходил лишний раз, из-за нищего подмастерья почтенных людей не беспокоил, – указала рукой в сторону трупа мальчишки.

      Сикофант царапал что-то на табличке, бормотал небогоугодное себе под нос. Шум прибоя и резкие крики чаек заглушали его слова.

      Наконец он убрал табличку в суму на поясе, поскреб подстриженную бороду.

      Нина смиренно наклонила голову, шагнула чуть ближе.

      – Дай мне хоть немного времени – за что ж на меня поклеп возводить зря? Я что выясню, все тебе и доложу. Тебе опять же меньше хлопот. Там, где служивого на порог не пустят, я в боковую калитку зайду. Глядишь, и тебе подмогну, и себя оберегу от наветов пустых. – Нина говорила торопливо, заглядывая сикофанту в лицо.

      Тот молчал.

      – У мальчика ведь, наверное, мать есть? Я с ней поговорю, посочувствую, может, она что про душегуба скажет. И с кузнецом. Дай хоть пару деньков, о чем разузнаю, тебе сразу пошлю весточку.

      Сикофант махнул солдатам рукой, чтобы унесли тело. Чуть повернув голову в сторону Нины, процедил тихо:

      – После зайду, поговорим. А если что важное узнаешь, найди меня сама. Никоном Хакениосом меня зовут.

      Аптекарша кивнула, повернулась и быстро пошла обратно, склонив голову и сердито шепча что-то.

* * *

      Нина металась по аптеке. Утреннее происшествие никак не шло из головы, и все валилось из рук. Подмастерье уже наградила оплеухой, когда подсунулся не вовремя.

      Чтобы вернуть себе душевный покой, села за работу. Обычно ее успокаивало мерное движение пестика при растирании семян лаванды с распаренными овсяными зернами. И нежный запах, поднимающийся от ступки, настраивал на спокойный и благостный лад, уходили тревоги. Так и в этот раз, пока готовила снадобье, пока смешивала с виноградным маслом, успокоилась немного. Переложила смесь в глиняный горшочек, отставила в сторону, накрыла промасленной тряпицей.

      С мелкими заказами Нина справилась, послала подмастерье разнести их. Закрыв аптеку, она пошла вверх по Мезé[7] к пекарне, где хозяйничала статная смешливая Гликéрия, давняя ее подруга. На скамеечке у входа увидала сгорбленную фигуру. То был отец Гликерии, старый Феодо́р. Сколько лет ему было, никто и не помнил. Двух жен он пережил. Дочери от первой жены уже своих детей растят, живут далеко.

      Вторая жена Феодора была сильно моложе его. Родила сперва Гликерию, а позже вторыми родами умерла, успев еще дать жизнь сыну. Тот тоже на этом свете надолго не задержался, утонул, будучи еще мальцом. Каждая семья в большом городе

7

Меза – главная улица Константинополя.