Люциферов бунт Ивана Карамазова. Виктор Ляху

и «не говорится», стоит воспринимать отнюдь не в режиме скороговорки. Оно, это указание, отзывается в нашем сознании требованием тщательно вычитывать в художественном тексте и то, о чем в нем сказано в форме «неговорения», которое не есть простое отсутствие, но является особой формой присутствия, подлежащего уяснению в режиме особых технологий. Именно в такой логике следует понимать и другое уточнение И. Р. Гальперина, который подчеркивает, что «аллюзия не восстанавливает (мы бы сказали: не только восстанавливает. – В. Л.) хорошо известный образ, а извлекает из него дополнительную информацию…»[61]

      Приведенные примеры, перечень добротных, отнюдь не поверхностных, не однозначных, а многосоставных и поэтому именно весьма продуктивных определений аллюзии[62] можно было бы продолжить, но в этом нет уже, пожалуй, нужды, потому что общее положение дел вырисовалось с необходимой и достаточной определенностью и в приведенных уже цитатах. К представленному в них пониманию аллюзии тяготеет сегодня большинство современных исследователей, как теоретиков, так и авторов историко-литературных работ.

      Суммируя изложенное, мы приходим ко вполне определенному итогу, который становится для нас системой непременных и притом постоянных ориентиров в нашем конкретном историко-литературном поиске, осуществляемом в режиме особого внимания к аллюзийной природе «Братьев Карамазовых».

      В основе этой системы ориентиров лежит для нас представление о том, что библейская аллюзия – это всегда сложный, многосоставный и многомерный намек-отсылка, несущий в себе целый комплекс глубоких интуиций и ассоциаций художника, который должен быть воспринят и узнан читателем, прочитан им и осмыслен как нечто углубляющее и расширяющее его переживание, напрямую задаваемое текстом. Так понятое аллюзирование – это, с одной стороны, один из распространенных способов осуществления интертекстуальной связи между двумя поэтическими системами, с другой стороны, отнюдь не формальная ассоциативная игра писателя, а функционально необходимый и в этом смысле «законный инструмент творчества»[63].

      Формы интертекстуального взаимодействия «Братьев Карамазовых» с текстом Священного Писания

      Определившись в достаточной для нас степени в общетеоретическом плане, мы можем приступить теперь к конкретному рассмотрению вопроса о том, как именно взаимодействует роман «Братья Карамазовы» с текстом Священного Писания. Однако мы отдаем себе отчет в том, что сколько-нибудь основательное раскрытие и трактовка библейских аллюзий, функционирующих в тексте итогового романа писателя, будут невозможны, если мы ограничимся уяснением одних только механизмов таких интертекстуальных связей (библейских аллюзий) и не обяжем себя к попыткам постичь природу того, что порождало склонность эксплуатировать такого именно рода связи. Иначе говоря, нам нужно понять, чем был принципиально обусловлен активный, деятельный интерес Ф. М. Достоевского

61

Гальперин И. Р. Указ. соч. С. 110.

62

Количество таких определений всё более множится и множится в последние годы в связи с заметным расширением прикладной, так сказать, практики, практики всё более корректной дешифровки и актуализации конкретных аллюзий в конкретных художественных произведениях.

63

Аверинцев С. Гете и Пушкин в Новый мир. 1996. № 6. С. 196.