Убийство в губернской гимназии. Игорь Евдокимов

самая.

      – Хорошо. А дальше?

      – А дальше они-с работали. Закрылись в кабинете, велели не беспокоить.

      – А ты?

      – А мне сказали: «Не беспокоить», я и не беспокоил.

      – А как же записка?

      – Какая записка? – притворно удивился Дмитрий.

      – Которую ты у мальчишки забрал, когда тебя дворник кликнул.

      – Ах, это! Да-с, забрал.

      – И?

      – Что «и», ваше благородие?

      –И что дальше с запиской? – Гороховский, доселе по привычке молчавший, начал терять терпение. – Мне из тебя клещами слова вытягивать?

      – Отдал Николаю Михайловичу, – пробасил Дмитрий и замолчал. Константину хотелось зарычать.

      – А он что?

      – Прочел, думаю. Он, как записку забрал, сразу меня отпустил.

      – Ты не видел, как он ее читал?

      – Нет.

      – И не видел от кого записка?

      – Нет, – слишком уж притворно замотал головой слуга.

      – Да ладно тебе, – нехорошо усмехнулся Черкасов. Несмотря на молодость и некоторую наивность, он уже понял, каким любой полицейский чин предстает в глазах обывателя. Обычно его это скорее печалило. Однако, для пользы дела, он мог и подыграть – изобразить эдакого беспринципного молодого рвача, в погоне за продвижением по службе готового «перемолоть» любого мелкого человечка, попавшегося на пути. – Я же вижу глаза твои хитрые. Вот ни за что не поверю, что ты удержался и не прочитал незапечатанную записку!

      – За что вы на меня напраслину возводите? – ненатурально оскорбился Дмитрий.

      – Напраслину? А давай мы с тобой не здесь потолкуем, а в участке? – разгадал настроение Черкасова квартальный и скорчил свирепую рожу, что, с его бритой головой и загорелым лицом, было несложно. – Упрячу тебя в «холодненькую» на денек, сразу станешь разговорчивым.

      – Не за что меня прятать, ваше благородие! – возмущенно пробасил Дмитрий, но глаза его испуганно заблестели.

      – Думаешь, я не найду? Всякий, делающий грех, делает и беззаконие; и грех есть беззаконие! Ибо нет различия, потому что все согрешили и лишены славы Божией! – угрожающе повысил голос Гороховский, не сводя глаз со слуги. Этого хватило – тот сник, потупил взгляд и начал говорить.

      – Ну, прочитал. Женский там почерк был. «Буду ждать в назначенный час». И все.

      – А что хозяин?

      – Я, когда уходил, видел, как он открывает записку. Лицо у него довольное было.

      – И не знаешь, от кого записка?

      – Не знаю. Не было у хозяина женщины постоянной.

      – А непостоянной?

      – Может, и была. Он раз или два в неделю уходил и на ночь домой не возвращался.

      – Куда?

      – Точно не знаю.

      – А не точно?

      – Думаю, на Солдатскую.

      – Да ладно! – опешил Черкасов. Солдатская улица, особенно в той части, которая прилегала к реке, была мерзким местечком. Там находилось сразу несколько домов терпимости, как официальных, так и подпольных, а «безбилетных» девок так вообще не счесть. Бывали места и похуже,