Шняга. Ангелина Злобина

пояс и вернулась к Люсе в торговый отсек. Под пытливыми взглядами соседок она подошла к прилавку и сказала:

      –Дай-ка мне подсолнечного масла и кило крупной соли.

      – А… хлеб? ― отчего-то растерявшись, спросила Люся.

      Ираида величаво кивнула.

      – Давай пару батонов, ― сказала она, ― чтоб каждый день не ходить.

      * * *

      Вечером в центральный зал Шняги первыми пришли Загряжские дети и уселись поближе к статуе и к поэту Селиванову, вдумчиво доедающему голубцы. Пришла Таисия Корбут, принесла своим пацанам покрывало с дивана, чтобы те не сидели на голом полу. Явилась бригада пильщиков с семечками и пивом. Старуха Иванникова принесла из собственного отсека венский стул и водрузилась на него, важно сложив руки под животом. Оглядев всех собравшихся, она крикнула Юрочке, чтобы тот положил мокрые тряпки у дверей, а то натопчут, ему же потом убирать. Подумав немного и недовольно оглядев всё собрание, она заворчала на пильщиков, чтобы те не плевали шелуху на пол. Пильщики в ответ пригрозили, что вынесут Иванникову из зала вместе с её помойной мебелью, если вредная старуха будет мешать людям отдыхать и непринужденно общаться.

      Славка-матрос устроился в центре зала полулёжа, Люся села рядом с ним, красиво уложив ноги и аккуратно прикрыв юбкой колени. Егоров и Анна Васильевна принесли раскладные рыболовные стулья и сели позади пильщиков. Последним пришёл Шевлягин и встал у стены отдельно от всех.

      – Ну чего, Васёк, письма твои восстановились? ― громко спросил Славка.

      – Восстановились, ― без особой радости доложил поэт, ― только они не мои.

      – Здорово-поживай! А чьи же они?

      – Не знаю, ― честно признался Селиванов.

      – А про что пишут-то? – крикнул кто-то из пильщиков.

      Селиванов достал из конверта несколько фотографий, разложил их перед собой на полу, как гадальные карты и печально вздохнул.

      – Про космонавтов…

      На стенах возникли портреты трёх бритых наголо мужчин в серых робах, каждый – в фас и в профиль на фоне вертикальной линейки.

      Один ― круглолицый, курносый, с наглым водянистым взглядом.

      Другой ― испуганный, кадыкастый, болезненно-тощий.

      Третий ― смуглый, носатый, с недобрыми, глубоко посаженными глазами.

      В зале возникло неловкое молчание, даже пильщики перестали трещать семечками. Наконец, тишину нарушила Люся:

      – Ну и кто из них француз? ― спросила она.

      – Да, похоже, что никто, ― ответил Егоров. – Это какая-то шпана уголовная. Славка, ты как думаешь?

      – А чего сразу «Славка»? – возмутилась Люся, ― как про уголовку, так сразу Славка!

      – Так у матроса опыта побольше, чем у нас, он знает! ― резонно заметил кто-то. Послышался смех, Люся порывисто обернулась, чтобы разглядеть остряка. Славка тоже обернулся.

      Селиванов, наконец, собрался с мыслями и продолжил:

      – Вот этот мордатый, ― он показал на фото слева, – Бармацкий, осужден за разбой, статья