Подлинная история Любки Фейгельман. Леонид Бежин

слушай, комсомолец Кузнецов. Вот ты спрашивал о нашей семье. И я тебе должна ответить, как бы ты ни воспринял мой ответ. Впрочем, воспринимай, как тебе угодно. Хотя наша фамилия Фойгельман, мы – русские.

      – Да ну?! – удивился я, словно она и впрямь поведала мне страшную тайну.

      Хотя на самом деле что тут было удивляться, если вокруг одни русские.

      Мой дурашливый возглас заставил ее пожалеть о том, что она поторопилась со своим признанием.

      – Вот тебе и ну – баранки гну.

      Любка отвернулась и натянула на исцарапанные колени красную юбку.

      – Прости… прости, я не хотел тебя обидеть. И я тебя никогда не обзывал.

      – К твоему сведению и к сведению всего нашего двора мы – русские, – глухо повторила она, не поворачиваясь ко мне. – И не какие-то там, а самые настоящие. Можешь так и передать. Во всяком случае, так считает отец. По его словам, мы живем в России, говорим на русском языке, воспитаны на Толстом, Чехове, Чайковском, Рахманинове. Наш дедушка принял православие и бывал в Оптиной пустыни.

      – Оптиной – что?

      – Пустыни, где монахи… К тому же дедушка хотел жить с бабушкой в духовном браке и ездил советоваться к Толстому, но тот его отговорил, иначе бы мы все не родились на свет. И знаешь, кого мы больше всего не любим?

      – Троцкистов, бухаринцев, врагов народа?

      – Глупый. Нас самих.

      – Как это?

      – Ну, евреев, евреев… Ты что, не понимаешь?

      – Как-то не очень…

      – Если честно, я и сама не понимаю. Но я это слышала от отца, а уж он-то знает, кого любить и кого не любить.

      – Значит, и я тоже не должен себя любить как русского? – спросил я, чтобы и мне тоже знать, что я должен и чего не должен.

      – Наверное. Во всяком случае, себя лучше не любить, а любить других, – сказала Любка, выводя это умозаключение из всего слышанного от отца.

      – Других? А ты для меня другая? – спросил я, опасаясь, что другими окажутся те, кто в этот момент находились где-то далеко, за сараями, на соседней улице и кого я должен был любить.

      – Я для тебя эта, – наставительно произнесла Любка, наконец повернувшись ко мне и таким образом представ пред моим взглядом, чтобы не оставалось сомнений, что она – это она, единственная на свете и соперниц у нее быть не может.

      Глава седьмая. Запрос

      Как я от райкома

      ехал к лесорубам.

      И на третьей полке,

      занавесив свет:

      «Здравствуй, моя Любка»,

      «До свиданья, Люба!» —

      подпевал ночами

      пасмурный сосед.

      И в кафе на Трубной

      золотые трубы, —

      только мы входили, —

      обращались к нам:

      «Здравствуйте,

      пожалуйста,

      заходите, Люба!

      Оставайтесь с нами,

      Любка Фейгельман!»

      Нет, не к лесорубам, и не надо в стихах травить байки… Да и что такое лесорубы по тем временам – отощавшие на тюремной баланде доходяги зэки, отбывающие срок под Воркутой или Магаданом. Их, конечно, не прославляли и не воспевали в отличие от танкистов, артиллеристов и летчиков. Поэтому…

      Летчики-пилоты!