Музыка в подтаявшем льду. Александр Товбин

за ней. Но сначала надо было одолеть холмик. Карабкался, обдирая кожу, царапаясь, шипы кололись… тут его настиг окрик матери.

      Шлепки.

      Больно защипали смазываемые зелёнкой локти, коленки… Ребёнок наоборот! – ворчливо пошутил Душский.

      Назавтра мать с Душским уплыли в море выяснять отношения, Илюша успел забраться на холмик, однако, пока лез, гору затянула муть, так затягивала дом напротив городского окна тюлевая занавеска… С моря хотелось содрать глянцевую плёнку, а гору – освободить от матовой завесы, чтобы увидеть что-то, что спряталось за съедавшей краски, контуры пеленой; гора таяла и растаяла без остатка, не верилось, что она, синяя, как стёклышко-фильтр, просеивающее свечение неба, только что сияла совсем близко, за травинками, которые перебирал ветер. Вместо отодвинувшейся, утонувшей в мути горы за холмиком тянулись, оказывается, кудреватые виноградники, огородики с подсолнухами, там, сям кучно лепились мазанки, пылила игрушечная полуторка.

      Куда могла подеваться гора?

      Появится ли когда-нибудь снова?

      И, если появится, удастся ли до горы дойти?

послеполдника

      Но пока Илюша с дедом, поджаривая ступни, шли босяком по калёному песку к спасительной тени. В этот ещё знойный, дремотный час почти никого не было под навесом, крытым свалявшимися сухими водорослями, под порывами ветра они осыпались коричневыми, скрюченными, как махорка, ошмётками, ветер забивал рот горячим хрустом песчинок… Хорошее, спокойное время – дед терпеливо одолевал толстый том Щепкиной-Куперник, Илюша хлопотал у разрушавшегося замка из ракушек; потом жевали абрикосы, робкие струи прохлады сулили приближение вечера. Впрочем, до настоящего вечера с фонарями и духовой музыкой, отдаваемого на откуп расточительно-нарядному нашествию взрослых, их ждал предвечерний безлюдный курзал, сквозь который сейчас, прежде, чем вернуться на виллу, поведёт за руку дед.

      И они углублялись в манящую загадочную перспективу, исполосованную стволами, тенями: обогнули декоративный цементный бассейн без воды в форме Каспийского моря, миновали размалёванный тир, будку с фруктовым мороженым… концертную раковину – её недавно обшивали листами фанеры, жирно окрашивали белилами, но фанера покоробилась, образовались толстые щели… Хитро подмигнув Илюше, дед кидал на лоток монету, вручал облако сладкой ваты на палочке.

      Лениво хлестали волны, обмякшие кроны никак не оправлялись от дневной духоты, хотя бодрило ожидание праздника, пробными звуками грядущего возбуждения вдруг врывались в сонную тишину хрипы микрофона, репетиционный куплет: сердце в груди бьётся, как птица, и хочется знать, что ждёт впереди, и хочется счастья… И гора в просветах меж медленно оживавшими деревьями была уже не синей, а золотисто-румяной, залитой лучами скатывавшегося в море солнца.

      – Далеко до неё идти?

      – Дойдёшь, дойдёшь, – успокаивал дед.

семейнаяфотография

      Соснин вытаскивал из вороха фотографий ещё одну: в углу балюстрады,