Граф Монте-Кристо. Александр Дюма

что это старинный род. Впрочем, это был человек весьма ученый и довольно разумный во всем, что не касалось его сокровища. Но в этом пункте, надо сознаться, он был несносен.

      – Это болезнь, которую мы называем мономанией, – сказал врач.

      – Вам никогда не приходилось жаловаться на него? – спросил комендант у тюремщика, который носил аббату пищу.

      – Никогда, господин комендант, – отвечал тюремщик, – решительно никогда; напротив того, сперва он очень веселил меня, рассказывал разные истории; а когда жена моя заболела, он даже прописал ей лекарство и вылечил ее.

      – Вот как! – сказал врач. – Я и не знал, что имею дело с коллегой. Надеюсь, господин комендант, – прибавил он смеясь, – что вы обойдетесь с ним поучтивее.

      – Да-да, будьте спокойны, он будет честь честью зашит в самый новый мешок, какой только найдется. Вы удовлетворены?

      – Прикажете сделать это при вас, господин комендант? – спросил тюремщик.

      – Разумеется. Но только поскорее, не торчать же мне целый день в этой камере.

      Снова началась ходьба взад и вперед; вскоре Дантес услышал шуршание холстины, кровать заскрипела, послышались грузные шаги человека, поднимающего тяжесть, потом кровать опять затрещала.

      – До вечера, – сказал комендант.

      – Отпевание будет? – спросил один из офицеров.

      – Это невозможно, – отвечал комендант. – Тюремный священник отпросился у меня вчера на неделю в Гьер. Я на это время поручился ему за своих арестантов. Если бы бедный аббат не так спешил, то его отпели бы, как следует.

      – Не беда, – сказал врач со свойственным людям его звания вольнодумством, – он особа духовная; господь бог уважит его сан и не доставит аду удовольствие заполучить священника.

      Громкий хохот последовал за этой пошлой шуткой.

      Тем временем тело укладывали в мешок.

      – До вечера! – повторил комендант, когда все кончилось.

      – В котором часу? – спросил тюремщик.

      – Часов в десять, в одиннадцать.

      – Оставить караульного у тела?

      – Зачем? Заприте его, как живого, вот и все.

      Затем шаги удалились, голоса стали глуше, послышался резкий скрип замыкаемой двери и скрежет засовов; угрюмая тишина, тишина уже не одиночества, а смерти, объяла все, вплоть до оледеневшей души Эдмона.

      Тогда он медленно приподнял плиту головой и бросил в камеру испытующий взгляд.

      Она была пуста. Дантес вышел из подземного хода.

      XX. Кладбище замка Иф

      На кровати, в тусклом свете туманного утра, проникавшем в окошко тюрьмы, лежал мешок из грубой холстины, под складками которого смутно угадывались очертания длинного, неподвижного тела: это и был саван аббата, который, по словам тюремщиков, так дешево стоил.

      Итак, все было кончено. Дантес физически был уже разлучен со своим старым другом. Он уже не мог ни видеть его глаза, оставшиеся открытыми, словно для того, чтобы глядеть по ту сторону смерти, ни пожать его неутомимую руку, которая