Граф Монте-Кристо. Александр Дюма

а может быть, на губах выступит пена, я буду корчиться и кричать. Сделайте так, чтобы не было слышно моих криков; это самое важное; иначе меня, чего доброго, переведут в другую камеру и нас разлучат навеки. Когда вы увидите, что я застыл, окостенел, словом, все равно что мертвец, тогда – только тогда, слышите? – разожмите мне зубы ножом и влейте в рот десять капель настоя; и, может быть, я очнусь.

      – Может быть? – скорбно воскликнул Дантес.

      – Помогите! Помогите! – закричал аббат. – Я… я ум…

      Припадок начался с такой быстротой и силой, что несчастный узник не успел даже кончить начатого слова. Тень мелькнула на его челе, быстрая и мрачная, как морская буря; глаза раскрылись, рот искривился, щеки побагровели; он бился, рычал, на губах выступила пена. Исполняя его приказание, Дантес зажал ему рот одеялом. Так продолжалось два часа. Наконец, бесчувственный, как камень, холодный и бледный, как мрамор, беспомощный, как растоптанная былинка, он забился в последних судорогах, потом вытянулся на постели и остался недвижим.

      Эдмон ждал, пока эта мнимая смерть завладеет всем телом и оледенит самое сердце. Тогда он взял нож, просунул его между зубами, с величайшими усилиями разжал стиснутые челюсти, влил одну за другой десять капель красного настоя и стал ждать.

      Прошел час, старик не шевелился. Дантес испугался, что ждал слишком долго, и смотрел на него с ужасом, схватившись за голову. Наконец легкая краска показалась на щеках; в глазах, все время остававшихся открытыми и пустыми, мелькнуло сознание; легкий вздох вылетел из уст; старик пошевелился.

      – Спасен! Спасен! – закричал Дантес.

      Больной еще не мог говорить, но с явной тревогой протянул руку к двери. Дантес насторожился и услышал шаги тюремщика. Было уже семь часов, а Дантесу было не до того, чтобы следить за временем.

      Эдмон бросился в подкоп, заложил за собою камень и очутился в своей камере.

      Через несколько мгновений дверь отворилась, и тюремщик, как и всегда, увидал узника сидящим на постели.

      Едва успел он выйти, едва затих шум его шагов, как Дантес, терзаемый беспокойством, забыв про обед, поспешил обратно и, подняв камень, воротился в камеру аббата.

      Аббат пришел в чувство, но еще лежал пластом, совершенно обессиленный.

      – Я уж думал, что больше не увижу вас, – сказал он Эдмону.

      – Почему? – спросил тот. – Разве вы боялись умереть?

      – Нет; но все готово к побегу, и я думал, что вы убежите.

      Краска негодования залила щеки Дантеса.

      – Без вас! – вскричал он. – Неужели вы в самом деле думали, что я на это способен?

      – Теперь вижу, что ошибался, – сказал больной. – Ах, как я слаб, разбит, уничтожен!

      – Не падайте духом, силы восстановятся, – сказал Дантес, садясь возле постели аббата и беря его за руки.

      Аббат покачал головой.

      – Последний раз, – сказал он, – припадок продолжался полчаса, после чего мне захотелось есть, и я встал без посторонней помощи,