Паранойя. Почему мы?. Полина Александровна Раевская

а я, будто очнувшись, вспоминаю, что мы больше не «пчеловод и газосварщик», очарованные друг другом. Мы те, на ком ни осталось ни единого клочка маски. Ничего, кроме пропасти из предательств, горя, и обид. И это очень больно осознавать.

      – Как ты? Ранение серьезное? – давя в себе слезы и горечь, возвращаюсь к насущным вопросам.

      – Ерунда, жить буду.

      Ответ меня совсем не удивляет, поэтому не могу сдержать тяжелый вздох.

      – Тебе надо к врачу.

      – Все нормально, справимся своими силами, у меня есть свой медик. В больницу нельзя. Меня объявили в розыск, моя рожа теперь по всем каналам.

      – Но… – хочу возразить, но кто бы мне дал.

      – Все, Насть, давай, иди с Гридасиком. Догоняйте, и так кучу времени потеряли.

      Не говоря больше ни слова, он отключается. Мне остается только возмущенно открывать и закрывать рот.

      – Что? Даже слушать не стал? – понимающе улыбнувшись, забирает у меня Гридасик телефон.

      – Да ну его к черту! Хочет помереть от какого-нибудь заражения, ради бога, – отмахиваюсь обиженно и пытаюсь встать, но из-за слабости и головокружения меня ведет, и я едва не падаю. – Ой, мамочки!

      – Осторожно. Давай руку, – хватает меня Гридас и помогает встать.

      Получается немного резко, в глазах тут же темнеет, живот скручивает от боли, и я сгибаюсь пополам.

      – Что такое? – следует обеспокоенный вопрос.

      – Ничего, все нормально, сейчас пройдет, – заверяю торопливо. Смысла что-то говорить Гридасу не вижу. Он все равно без разрешения Долгова никуда меня не повезет, да и я сама не хочу осложнять ситуацию, наверняка мое лицо теперь тоже по всем каналам. Да и, если у Долгова есть свой медик, может, он сможет помочь. В конце концов, мне ведь не так уж и плохо. Ну, болит, но почти, как во время месячных. Может, это все-таки они и есть?

      Так я успокаиваю себя всю дорогу до машины, чувствуя, что еще чуть-чуть и побежит по ногам, поэтому, когда вижу свою сумку на заднем сидении, моему облегчению нет предела. Не взирая на то, что мне жутко неловко и стыдно, прошу Гридаса отвернуться и дать мне немного времени. Он понимающе уходит покурить.

      Правда, после не могу взглянуть ему в глаза, сколько ни повторяю, что это все физиологично, и ничего постыдного в  этом нет.

      Отпускает меня только спустя пару часов молчаливой езды, прерываемой лишь короткими звонками Долгова. Перебарывая смущение, спрашиваю, куда мы едем и долго ли еще, в ответ получаю довольно лаконичное: "На турбазу Серёгиного знакомого."

      Догадавшись, что Гридасик и сам мало, что знает, больше не лезу к нему с вопросами. На турбазу приезжаем уже затемно. Состояние у меня совсем хреновое: меня знобит, живот и поясницу ломит так, что каждый шаг дается с трудом, поэтому меня не впечатляют ни природа, ни домики в скандинавском стиле посреди леса, на берегу горной реки. Все, чего я хочу – это добраться до кровати и попросить врача.

      – Иди вон в тот, последний домик, там все готово, – кивает Гридасик в сторону торчащей за холмом крыши. – Мне надо машину спрятать.

      Молча, кивнув, иду, точнее ковыляю по указанному маршруту.