Она и её Он. Марина Зайцева

– про девочку. А что там? Там какая-то омертвелость…

      Девочки вообще как-то и нет. В то же время, раз ее видно невооруженным взглядом сквозь геологические слои, она есть. А какой я была, когда не знала об ограничениях, накладываемых реальностью? У меня же куча воспоминаний, таких ранних, что глазами я их не вижу, только осязаю, чувствую носом, в груди и животе. Там безудержная радость! Надо ж. Я так на это не смотрела никогда. Там воля к жизни безумной силы. Там выживший человек, которому достался весь этот любящий его мир. Я помню, как замираю от восторга, что деревянные ложки могут ритмично и красиво стучать. Помню вкусовое предощущение чая с молоком и запах чего-то теплого и воскресного с кухни. Помню свое отражение в черной зеркальной поверхности старого пианино. Помню загадочные завихрения, возникающие в голове, когда я стою одной ногой на маленьком деревянном кубике, поджав под себя вторую.

      А постарше? А там кислые подфиолетовевшие сливы на дереве и победа над дворницкой собакой. А еще загадочный чужой детский сад, в который можно влезть через дыру в заборе. И там пироги с капустой, на столе, отпотевающие под кухонным полотенцем. И там шуршащая и погромыхивающая клюква, рассыпанная на полу. И там мои родители.

      Я забыла! Я совсем забыла, что люблю их. Что я их так сильно любила, не испытывала в них ни малейшего сомнения. Что они так любили меня! Вот мой папа лежит на полу, явно выходной день. Вот он расспрашивает меня про «у Маши было два пирожка, а у Кати пять». А вот я стою на его спине и прощупываю ногой что-то твердое. А вот мама принесла с работы конфеты и зовет нас, и смотрит, как я держу себя одной рукой за другую и не беру их все сразу, охапками, потому что такого ведь не бывает. А вот я расчесываю маме волосы, пышные, завитые крупными локонами. А вот ее шерстяная бирюзовая блузка, которая мне так нравится, что я открываю шкаф, трогаю ее за рукав и грущу, что мама ее слишком редко надевает.

      Я же там вся состою из воли и жажды жизни. Не знала. Или забыла. Как так получилось, что все это полностью выпало из фокуса внимания? Как Н это увидел?! Ведь я сокрушалась и жаловалась на жизнь, рассказывала ему, какая я такая неудачная, как мне не достался кусок именинного пирога…

      Почему же я тогда не стала бороться за Принца?

      Надо ж… Произнесла его имя наедине с собой, кажется, впервые за несколько недель. Я не чувствую горечи и тоски. Где они? Есть бездна и холод… разочарование? Разочарование? Как такое возможно? В чем? Я что-то не понимаю пока. Есть! Господи божечки мой. Да неужели. Что это такое?

      Н, ты открыл мне другой мир. Это вынутый «камень из стены».

      – Н, ты Заратустра, или как так назвать великого прозревателя, открывающего слепые глаза котятам?

      – Ирин?

      – Ты про девочку спросил. Ты же не спишь еще, правда?

      – Нет, я работу закончил и собрался смотреть какую-нибудь бурду про девушек в бикини и с большими надувными мячами.

      – Ирония – маска для беззащитных.

      – Я не иронизирую. У меня «Спасатели Малибу». Прекрасное кино для одинокого мужчины за сорок.

      – Ага.

      – Так на что я тебя инициировал?

      – Я все увидела в ином