Люди из высокого замка. Юрий Шевчук

гадость, совсем не похожая на галерейщицу, держалась сочувственно и напоила кофе. Размахивая папиросой, она гудела:

      – Берут «кабинетный реализм», девочка. Сама посуди, куда твои картины вешать? В кафешку разве – да нет у них денег, они репродукции Кандинского и Шагала вешают. Смотри, девочка, что берут: брандмауэр, залитый солнцем, резкие тени, одно-единственное окно, слепое, блестящее, но за ним кто-то есть, он смотрит оттуда, как сквозь бельма слепого смотрит человечья душа, затерянная в вечном мраке… Знаешь, сколько за нее дали? Я говорить не буду, ты умрешь или бритвой по картине полоснешь. А у тебя – лужок, пастораль… Девочка, ты счастлива. Я, когда счастливой была, – что, не похоже? – тоже не могла работать. Да это у всех так. Закати Мареку скандал, убеги из дому, переспи с ресторанным кобелем, почувствуй себя сукой – напишешь то, что купят. Или не торопись, подожди, пока само все произойдет…

      …Марек откинулся на спинку кресла и достал из кармана спичечный коробок, в котором лежал подготовленный еще прошлым вечером косяк. Повертел в руках, прикурил, задумался: «А может, поэту не наливают не потому, что у него нет денег? И деньги есть, но вот полная луна… приливы… девушки в корчме взволнованны… не до работы им. Тогда это стихи о любви… Дзен. «Вечное в текущем». Да… Все не так просто. Но тогда не месяц. Полнолуние. Не ущербный месяц – полная луна. Первая строчка должна звучать так: «Как прекрасна луна!» Правда, Окума Котомити всегда избегал превосходных эпитетов… «Как хороша луна!» М-да… Никакой связи со второй строчкой… Видимо, оставим месяц и оставим Котомити-сан нищим алкоголиком… Что там дальше?»

      …В кафе «У Симона» Лотте хватило денег лишь на горшочек простокваши и чашку кофе со сливками. По правде, можно было бы взять еще и круассан, но тогда бифштекс для Марека оказывался под вопросом, а еще хотелось купить баночку артишоков для себя. Лотта очень любила их, мамочка всегда подозревала беременность и гнала к гинекологу… Смешно. От кого ей было беременеть? Умненькие худышки в очках не котируются в выпускных классах школы. Особенно если эта школа находится в Кожевенном переулке…

      – Привет, – кто-то подошел к ней сзади (Лотта сидела за стойкой, оббитой железом) и полуобнял за плечи.

      Было обеденное время, и посетители кафе, сидя, касались локтями друг друга. Справа от Лотты юноши в однотипных фланелевых костюмах и белых рубашках листали какие-то бумаги, обильно поливая их кофе; нищенка Марго в своей неизменной шляпке дергала из вазочки бесплатный арахис; толстяк Бюрэ, полицейский, накачивался пивом; слева незнакомая дама, высокая и элегантная, с гладко зачесанными и забранными в пучок волосами, смотрясь в зеркальце, подкрашивала губы.

      Лотта обернулась. За ее спиной стоял Чарми, юный индиец, поэт, пишущий по-английски, которого она уже переводила.

      – Чарми, господи, ты напугал меня. Мне показалось, что это Диего.

      Огромную фигуру мексиканца, художника-монументалиста, она увидела мельком в глубине зала сразу как зашла.

      Чарми не улыбался. Он был бледен – точнее, сер, так как кожа его от рождения была смуглой.

      – Лотта, она здесь. Я чувствую.

      – Кто?

      – Она.