Последователь. Андрей Дудко

втянулся в рыбалку, открыл банку с пельменями.

      Я работаю на мясокомбинате, на пельменной линии. Все мои коллеги – женщины. Сам, находясь возле еды, набрал вес, но они растолстели как-то уж неприлично, и стали похожи на кур, обеспокоенных только своим питанием. Работа у нас несложная, голова хронически свободна, и коллеги болтают без умолку. Все подробности моей жизни им давно известны, про других я разговаривать не желаю, потому давно перестал быть им интересен. И получилось в нашем коллективе, что они свободно обсуждают возле меня все, что бог на душу положит, будто я невидимка, или меня не существует, а я стал узником их смехотворных сплетен, от которых не знаю, как избавиться. Мое отчуждение растет с каждым годом – я не только ни с кем не разговариваю в цеху, но даже не здороваюсь и не прощаюсь. Больше всего на комбинате люблю ходить в туалет – только там провожу время наедине с собой.

      Терпеть работу было бы проще, будь у меня надежный тыл.

      Ольга, моя жена, в юности была компанейской девчонкой, мы не разлучались буквально ни на минуту. Но прошли годы, и она полюбила заботиться о здоровье. Все остальное в жизни перестало ее волновать. Любимая книжка Ольги – атлас осадков мочи, и первое, что она делает каждое утро, – наполняет стакан мочой и смотрит сквозь него на свет, выискивая опасные тельца. Долго и пристально вглядывается и сравнивает с рисунками в атласе цвет и форму каждой микроскопической пылинки, плавающей в урине. Вместо завтрака, обеда и ужина стоит на балконе, расставив руки, и питается праной. Иногда можно увидеть, как ест морковку или яблоко, но больше, честное слово, не съедает ни кусочка нормальной еды. Из-за этого у нее остановились месячные, и хоть она утверждает, что месячные выводят все нездоровое, а ее организм как раз очистился и стал изумительно здоров, но дети у нас так и не получились, и я не раз жалел, что мы не завели ребенка в начале брака, когда праноедение Ольги еще не набрало силу. Ребенок внес бы в мою жизнь хоть какой-то смысл.

      Мы так отстранились, что проводим все свободное время порознь. Чтобы убить мысли о еде, она занимается гимнастикой. Сидит на коврике, свернув шею и сдавив провалившуюся грудь так, что воздух выходит со свистом, а я, чтобы ей не мешать, готовлю на кухне рыбу или пельмени, ковыряю их над какой-нибудь книжкой и пью пиво. Ко мне доносится, минуя зловещую тишину, треск Ольгиных коленей, а на столе стоит мутный стакан из-под мочи, который я хочу швырнуть в стену.

      Самое тяжелое в нашей жизни – это отсутствие движения. Я никак не пойму, каким Ольга видит наше будущее, и зачем я ей понадобился. Я думал, мы женились, чтобы параллельно состариться во взаимном согласии, но она развивается в каком-то своем направлении, и с каждым днем мы все дальше и дальше друг от друга. Я живу как на загадочном эксперименте, и когда за балконом ночь, когда я влачу очередные стуки в желтом свете безжизненной кухни, каждая вещь буквально говорит мне со своего места, что история моей жизни деформирована, что она не удалась, что