Джек, который построил дом. Елена Катишонок

дома, при непривычном пока кондиционере, ходил в пижаме, снова становясь Яшкой, для которого сестра выстояла чертову эту пижаму в душной очереди – без всякого кондиционера, между прочим. Он звонил домой каждые две недели, говорил с обоими, с сестрой и племянником, и всякий раз собирался сказать – не ей, чтоб не злорадствовала, а Янику – про пижаму, но что-то мешало; потом и вообще забыл. Разговоры были бестолковые, сестра кричала: «Ну как?», а что можно было ответить, кроме: «Вы там как?»

      Дура; никогда толком ничего не могла сказать.

2

      …Десять лет истекло, как Яков уехал, и долго мешало пространство в комнате, прежде заполненное им: пиджак на спинке стула, далеко отъехавшего от стола, раззявленный портфель, открытые журналы – на письменном столе, на обеденном, у телевизора; разбросанные носки, незастеленная кушетка со сбившейся простыней – словом, все то, что неимоверно раздражало Аду, пока брат жил дома. Кушетка теперь стала не нужна, от нее на паркете остался прямоугольник, словно от конверта отклеили марку.

      Еще раньше они жили в этой комнате вчетвером.

      …После развода Ада решительно избавилась от фамилии мужа и, поручив маленького сынишку матери, приехала из далекого южного города сюда, в столицу братской, но совершенно чужой республики. И в самом деле, решительно все было чужим в этом городе: язык, модно одетые женщины, которым больше подходило слово «дамы»; нарядные, как и дамы, кафе, куда они непринужденно заходили, приветливо улыбаясь друг другу и невнимательно скользя глазами по ней – растерянной, взлохмаченной, в не по сезону теплой одежде. Аду разочаровывало только одно: женщины были одеты во что-то элегантное, но невыразительных цветов: серое, бежевое, пыльно-зеленоватое, как выгоревшая трава. Южанка до мозга костей, сама она любила яркие, броские кофточки – красную, ярко-оранжевую – с одной и той же синей юбкой. Другой не было.

      Красив был город, прямо как на открытке. В апрельское небо устремлялись серые шпили соборов; улицы поражали чистотой, как и магазины, непривычно обильные; встречные мужчины равнодушно смотрели мимо, не оглаживали маслеными взглядами, которые там, в родном городе, заставляли сжиматься в комок и спешить домой.

      Другая на ее месте заколебалась бы, снова и снова взвешивая все «за» и «против», и не исключено, что погуляла бы по Старому городу да по взморью, по безлюдному весеннему пляжу, наслаждаясь шорохом волн, и… пошла бы назад к электричке сквозь дюны, пошла бы назад не оглядываясь, чтобы не возвращаться сюда больше; ну разве что в отпуск. Однако Ада была Адой, и зряшная эта лирика нисколько ее не касалась. Она зорко присматривалась к Городу и скоро убедилась, что многие говорят по-русски, что женщин и даже баб в нем побольше, чем поразивших ее модных дам, а что мужчины на улицах не пристают, так это подарок судьбы.

      Жила у дальней родственницы – приискивала работу. С обменом квартиры неожиданно повезло: видимо, кому-то не терпелось поселиться на юге, в то время как Аду тянуло на запад. Это только