Голливудские триллеры. Детективная трилогия. Рэй Брэдбери

и туманами вот-вот взойдет солнце.

      Я выглянул на берег и посмотрел на прилив. Никаких утопленников и в помине не было, и никого, кто мог бы помнить, видели их здесь или нет. Уходить не хотелось, но я боялся задерживаться: надо было писать рассказы, чтобы хоть на три шага опередить смерть. «День без работы за машинкой, – любил говорить я и повторял этот девиз так часто, что мои друзья, услышав его, возводили глаза к небу и тяжело вздыхали, – день без работы за машинкой – маленькая смерть». У меня не было охоты оказаться за кладбищенской стеной, я собирался бороться до конца вместе со своим «Ундервудом», который, если хорошо прицелиться, стрелял без промаха в отличие от всевозможного другого оружия.

      – Я отвезу тебя домой, – предложила Констанция Раттиган.

      – Нет, спасибо. Мне же близко. Триста ярдов по берегу, не больше. Мы соседи.

      – Ну уж и соседи! Это место для постройки обошлось мне в двадцатом году в двести тысяч, сейчас оно стоит пять миллионов. А сколько платишь за квартиру ты? Тридцать баксов в месяц?

      Я кивнул.

      – Ладно, сосед! Ступай разомни ноги. Как-нибудь в полночь загляни еще!

      – И не раз! – заверил я ее.

      – Валяй! – Она взяла мои ладони в свои, то есть в руки шофера, служанки и королевы экрана. Прочла мои мысли и рассмеялась: – Считаешь меня сбрендившей?

      – Хотел бы я, чтобы все в мире были такими сбрендившими.

      Она сменила тему, чтобы уйти от комплиментов.

      – А как насчет Фанни? Удастся ей жить вечно?

      У меня увлажнились глаза. Я кивнул.

      Констанция поцеловала меня в обе щеки и оттолкнула.

      – Пошел вон!

      Я соскочил с ее выложенного плитками крыльца на песок, прошел несколько шагов, обернулся и сказал:

      – Счастливо, принцесса!

      – Катись, – отозвалась она, явно польщенная.

      И я умчался.

      За день ничего особенного не случилось.

      Зато ночью…

      Я проснулся и посмотрел на свои микки-маусовы часы[98], недоумевая, что меня разбудило. Крепко зажмурился и стал слушать, до боли напрягая уши.

      Стреляли из ружья. Бах-ба-бах! И опять бах-бах, и снова бах-ба-бах – стреляли на берегу, у пирса.

      «Господи боже, – подумал я, – пирс сейчас почти пуст, тир закрыт, кто же там среди ночи жмет на спуск и бьет по мишеням?»

      Бах-ба-бах и удары гонга. Бах-ба-бах. И опять, и опять.

      Двенадцать выстрелов подряд, затем еще двенадцать, и еще, и еще, будто кто-то разложил ружья – сначала три, рядом шесть, потом девять – и перебегает от одного, отстрелявшего свое, к другому – заряженному, бегает между ними без передышки, целится и знай палит.

      Кто-то спятил!

      Так, наверно, и есть. Кто бы он там ни был – один на пирсе, в тумане, бегает от ружья к ружью и садит в злую судьбу.

      «Может, это сама Энни Оукли – хозяйка тира?» – подумал я.

      Бах! Вот тебе, сукин сын! Бах! Получай, мерзавец, получай, беглый любовник! Бах! Вот тебе, недоделанный! Бабник поганый! Бах!

      Трах и снова трр… ах! Где-то далеко, но ветер доносит.

      «Много

98

Микки-маусовы часы – дешевые штампованные часы.