Тяжелые сны. Федор Сологуб

цати лет. Его серые близорукие глаза глядят рассеянно; он не всматривается пристально ни в людей, ни в предметы. Лицо его кажется утомленным, а губы часто складываются в слабую улыбку, не то лениво-равнодушную, не то насмешливую. Движения его вялы, голос незвонок. Он порою производит впечатление человека, который думает о чем-то, чего никому не скажет.

      – Скучно… Жить скучно, – сказал он, и разговор, казалось, интересовал больше Клавдию, чем его.

      – Кто же заставляет вас жить? – быстро спросила Клавдия.

      Логин подметил в ее голосе раздражение и усмехнулся.

      – Как видите, пока еще не сумел избавиться от жизни, – ленивым голосом ответил он.

      – А это так просто! – воскликнула Клавдия. Зеленоватые глаза ее сверкнули. Она засмеялась недобрым смехом.

      – Просто? А именно? – спросил Логин.

      Клавдия сделала угловатый, резкий жест правою рукою около виска:

      – Крак! – и готово.

      Ее узко разрезанные глаза широко раскрылись, губы судорожно дрогнули, и по худощавому лицу пробежало быстрое выражение ужаса, словно она вдруг представила себе простреленную голову и мгновенную боль в виске.

      – А! – протянул Логин, – Это, видите ли, для меня уж слишком просто. Да ведь этим и не избавишься ни от чего.

      – Будто бы? – с угрюмою усмешкою спросила Клавдия.

      – Есть запросы, жажда томит, не унять всего этого огнестрельным озорством… А может быть, просто ребяческий страх… глупое, неистребимое желание жить… впотьмах, в пустыне, только бы жить.

      Клавдия взглянула на него пытливо, вздохнула и опустила глаза.

      – Скажите, – заговорил опять Логин после короткого молчания, – вам жизнь какого цвета кажется и какого вкуса?

      – Вкус и цвет? У жизни? – с удивлением спросила Клавдия.

      – Ну да… Это же в моде – слияние ощущений…

      – Ах, это… Пожалуй, вкус – приторный.

      – Я думал, вы скажете: горький.

      Клавдия усмехнулась.

      – Нет, почему же! – сказала она.

      Старые вязы наклоняли ветви, словно прислушиваясь к странному для них разговору. Но не слушали и не слышали. У них было свое. Стояли, безучастные к людям, бесстрастные, бездумные, со своею жизнью и тайною, а с темных ветвей их падала, как роса, отрясаемая ветром, прозрачная грусть.

      – А цвет жизни? – спросил Логин.

      – Зеленый и желтый, – быстро, не задумываясь, с какою-то даже злостью в голосе ответила Клавдия.

      – Надежды и презрения?

      – Нет, просто незрелости и увядания… Ах! – воскликнула она внезапно, как бы перебивая себя самое, – есть же где-то широкие горизонты!

      – Нам-то с вами что до них? – угрюмо спросил Логин.

      – Что?… Душно мне – и страшно… Я заметила у себя в последнее время дурную повадку оглядываться на прошлое…

      – И что же вам вспоминается?

      – Картинки… милые! Детство – без любви, озлобленное. Юность – муки зависти, невозможность желаний… крушение надежд… идеалов! Да, идеалов, – не смейтесь, – были все-таки идеалы, – как ни странно… Вперед стараешься заглянуть – мрак.

      – А над всем этим кипение страсти, – сказал Логин неопределенным тоном, не то насмешливо, не то равнодушно.

      Клавдия задрожала. Ее глаза и потемнели, и зажглись бешенством.

      – Страсти? – воскликнула она сдавленным голосом.

      – Конечно! Вас томит не жажда истины, а просто, выражаясь грубо и прямо, страсть.

      – Что вы говорите! Какая страсть? К чему?

      – Неопределенные порывы, чувственное кипение… возраст такой, – да и пленено юное сердце демоническою красотою очаровательного скептика.

      – Вы про Палтусова?.. Если б вы знали, чем он был в моей жизни! Если бы вы могли это себе представить.

      – Развивателем?

      – Оставьте этот тон, – раздражительно сказала Клавдия.

      – Простите, я не нарочно, – ответил Логин искренним голосом.

      – Когда еще я была девочкою, – страстно и торопливо заговорила Клавдия, – когда он еще обращал на меня внимание не больше, чем на любую вещь в доме, я уже была захвачена чем-то в нем… мучительно захвачена. Что-то неотразимое, хищное, – как коршун захватывает цыпленка. Мне иногда хотелось… не знаю, чего хотелось… Дикие мечты зажигались… Впрочем, я всегда ненавидела его.

      – За что?

      – Разве можно это знать! Может быть, за пренебрежительную усмешку, за дерзость речи, за то, что мать… вы знаете, он имеет на нее влияние.

      Клавдия улыбнулась странною, не то злою, не то смущенною улыбкою.

      – За это особенно, – тихо сказал Логин, – ревность, не правда ли?

      – Да, да, – порывисто и волнуясь отвечала Клавдия. – Потом, не знаю как, мы начали сходиться. Не помню, с чего это началось, – помню только мою злую радость. Долгие беседы, жуткие, жгучие, – поток новых мыслей, смелых, злых…