Проклятие рода Лёвеншёльдов. Сельма Лагерлёф

осанкой, как, собственно, и большинство Лёвеншёльдов. Красивое, одухотворенное лицо, умение сказать что-то доброе и приятное любому, кого бы она ни повстречала. Что-то романтическое было в ее облике… одним словом, мила на удивление. Забыть невозможно.

      И одевалась до крайности элегантно, и причесана безукоризненно. В любом обществе, где бы она ни появилась, можно было не спрашивать: а у кого самая красивая камея? самый изысканный браслет? самые сверкающие кольца? Ясно и так: конечно же у полковницы Беаты Экенстедт. А у кого самые маленькие ножки? У нее же, у полковницы. И туфельки с золотым шитьем на высоких каблуках, неважно, в моде ли они в Париже или Стокгольме. В Вермланде то, что носит полковница, то и модно.

      Жила полковница в очень красивом доме. Наверное, самом красивом в Карлстаде. Не на одной из узких, тесных улочек, искромсавших городской центр, а на самом берегу реки Кларэльвен. Из окна своего будуара она могла любоваться то на хмурую, то на сверкающую вуалью солнечных искр реку. А однажды ночью, когда над рекой стояла огромная, как медный таз, луна, к ней под балкон явился водяной – так она рассказывала. Подумайте только – водяной!

      Он пел и аккомпанировал себе на золотой арфе. И никто не сомневался в ее рассказе, никто не крутил пальцем у виска – если уж все мужчины Карлстада готовы пасть к ее ногам, почему бы и водяному не спеть серенаду для обворожительной полковницы?

      Столичные жители, заброшенные в Карлстад делами или родственными обязательствами, считали своим долгом нанести ей визит. Если вы сомневаетесь, то сомневаетесь напрасно: она очаровывала их незамедлительно, и они пожимали плечами: как может такая женщина, подлинный бриллиант в короне… как она может похоронить себя в маленьком провинциальном городке? Говорят, сам епископ Тегнер посвятил ей стихотворение, а кронпринц сказал вот что:

      – Подлинное, несомненное французское очарование.

      И даже произнес последние слова, грассируя на французский манер: «Фх’анцузское очах’ование». Хотел, видно, подчеркнуть: не просто очарование, а именно французское.

      Сам генерал Эссен, да и не только генерал, многие из тех, кто помнил галантные времена Густава Третьего, люди, поверьте, много чего повидавшие, вынуждены были подтвердить: таких ужинов, какие задавала полковница, они в жизни не видели. Стол, сервировка, изящная застольная беседа – выше всяких похвал.

      У полковницы были две дочери, Эва и Жакетт. Прелестные, приветливые девушки, ими восхищались бы в любом городе. Но не в Карлстаде. Девушки жили в тени материнской славы. Даже на балах молодые люди состязались за честь потанцевать с полковницей, а бедные Эва и Жакетт подпирали стены. Мы уже упоминали водяного; добавим – не он один, не только водяной. Многие пели серенады под окнами полковницы. Но никогда и никто не видел, чтобы кто-то стоял с гитарой или арфой под окнами дочерей. Только под окном полковницы. Юные поэты сочиняли оды и посвящали их Б. Э., но ни одной строфы, да что там – ни одной строки не посвятили они ни Э. Э., ни Ж. Э.

      Любители позубоскалить на чужой счет утверждали: все же был случай, когда некий подпоручик надумал посвататься