Боги и лишние. неГероический эпос. Олег Радзинский

может не везти. А поскольку ваш статус и достижения народ ассоциирует исключительно с удачей, стало быть, если вам не везет, то повезти может им. Когда-нибудь.

      – Пока на экране, – примостился к разговору Каверин. – А потом, кто знает… Нужно, чтобы они так думали.

      – Ясно, – со слышным акцентом – детство в британских школах-интернатах, – согласился хайтековец Максим Строков. – Иллюзия квантового потенциала.

      – Что? – не понял Каверин.

      – Ну, помните, – оживился Гнатюк, – согласно квантовой теории Планка, элементарная частица, пока ее не замерят, находится в потенциальном состоянии – в корпускулярном и волновом одновременно, то есть может быть и той, и другой. Так и ваши зрители, пока смотрят шоу, могут быть всем, чем хотят.

      Мы не помнили. И нашим олигархам это было очевидно.

      – Ну, как кот Шредингера… – Гнатюк развел руками, будто это могло нам помочь. – Кота заперли в черном ящике, куда поставили блюдечко с ядом, и, пока мы этот ящик не откроем, не знаем, отравился кот или нет. Жив он или мертв. Определенность состояния возможна только при акте обозрения.

      Мы молчали. Даже переглянуться не хотелось.

      – Так называемый корпускулярно-волновой дуализм, – взялся просветить нас девелопер Покровский. Посмотрел на наши лица: – Принцип неопределенности Гейзенберга, волны де Бройля?

      Мне нравился Покровский. Из всех четверых он был самый нетипичный молодой олигарх – рано полысевший, чуть мешковатый, с круглым лицом, оспинами на щеках. Одень такого с вещевого рынка, выпусти во двор хрущевки, никто и не взглянет: свой. И вот поди ж ты – принцип неопределенности. Откуда что берется?

      Олигархи глядели на нас. Выжидающе. Хотя по нашим лицам было все понятно.

      – Валя, – развел руками Кляйнберг, решив прийти нам на помощь: – Не перегружай, а то даже мне трудно: я в отличие от вас всех Физтех не заканчивал. Я Бауманку заканчивал.

      – Я тоже не Физтех, – признался Строков: – Я – Кембридж. Тринити колледж.

      Мы переглянулись: катастрофа. Они были не готовы к выходу на экран. Не готовы оказаться лицом к народу.

      – Друзья! – громко сказал Морис.

      Все смотрели на него. Морис выдержал паузу, собрал внимание.

      – Друзья, – повторил Морис, давая слову закрепиться, повиснуть в воздухе, чтобы наши миллионеры-миллиардеры осознали: мы – с ними. По одну сторону баррикад. Затем раздельно, чеканя слова: – Никогда. Не говорите. Ничего подобного. На камеру.

      Он замолчал, обвел взглядом притихших, словно нашкодивших детей, олигархов.

      – Ничего о квантовой физике. Никаких теорий. Никаких умничаний. Вы – простые парни, которые тяжело вкалывали, чтобы заработать свое бабло. Оно вам досталось не потому, что вы умные и образованные, а ваши оппоненты нет, а потому, что вы горбили от зари до зари. Вставали поутру – и в поле. За плуг.

      – К мартеновской печи, – добавил я. – По две смены на-гора́.

      – На-гора́ – это шахтеры, а не металлурги, – вставил Кляйнберг.