Стенание. Кристофер Джон Сэнсом

восьмидесяти лет от апоплексического удара, составив на смертном одре завещание, которое было засвидетельствовано честь по чести. По большей части все в нем было ясно: деньги должны были унаследовать в равных долях ее дети; большой дом близ Чандлерс-Холл, в котором она жила, надлежало продать, а вырученные деньги опять же разделить поровну между сыном и дочерью. Эдвард, как и Изабель, обладал средним достатком – он служил старшим клерком в лондонской ратуше, – и для обоих состояние матери явилось существенным подспорьем. Загвоздка возникла, когда речь зашла о распоряжении домашним имуществом. Мебель должна была целиком достаться Эдварду, однако все гобелены, ковры и – цитирую – «всякого рода картины внутри дома, любой природы, где бы и как бы они ни были закреплены» переходили к Изабель. Это была весьма необычная формулировка, но я получил показания священника, который записывал завещание, и он со всей определенностью заявил, что престарелая леди, которая до самой смерти оставалась в здравом уме, настаивала именно на таких словах.

      Эта странная формулировка и довела нас до нынешнего положения дел. Первый муж старой миссис Коттерстоук, отец обоих детей, интересовался живописью, и их дом был полон произведениями искусства: здесь имелось множество гобеленов, несколько портретов, и, самое главное, в столовой целую стену занимала огромная фреска. Я посетил этот дом, ныне пустующий, если не считать старого слуги, оставленного в качестве сторожа, и осмотрел роспись по штукатурке. Я умею ценить живопись – в молодые годы сам рисовал и писал красками, – и эта фреска показалась мне особенно изысканной. Созданная примерно пятьдесят лет назад, еще в правление старого короля Генриха VII, она изображала семейную сцену: молодая миссис Коттерстоук и ее муж в наряде, соответствующем его сословию, и высокой шляпе тех времен запечатлены вместе с маленькими детьми Эдвардом и Изабель в этой самой комнате. Лица всех четверых, как и летние цветы на столе и лондонский пейзаж за окнами, были прорисованы в мельчайших деталях: старая хозяйка следила, чтобы роспись регулярно освежалась и краски не теряли своей яркости. Поскольку фреска была написана прямо на стене, по закону она считалась частью недвижимости, но особая формулировка в завещании старой леди позволяла Изабель заявить, что роспись по праву принадлежит ей и должна быть удалена из дома – если понадобится, вместе со стеной, которая хотя и не была несущей, но не могла быть снесена без повреждения фрески. Эдвард наотрез отказался отдать картину сестре. Дополнительную сложность составляло то, что споры о наследовании недвижимого имущества – каковым являлся дом – разбирались Королевской судебной коллегией, а движимого – Епископским судом. Таким образом, мы с беднягой Коулсвином, прежде чем рассматривать завещание по существу, погрязли в спорах о том, к юрисдикции какого суда относится это дело. Месяц назад Епископский суд вынес решение, что роспись является движимым имуществом. Изабель вынудила меня обратиться