Казус Белли. Марк Рабинович

первого косо вниз с ремня свисал карабин, подобный тем, которыми размахивали "говнюки" в грузовичке. У второго также косо висело поперек груди нечто громоздкое, что, скорее всего, было ручным пулеметом. Длинный ствол этого чудовища почти что касался земли. Вдобавок ко всему, у обоих из-под курток виднелись заткнутые за пояс огромные пистолеты без кобуры. Третий был одет иначе. Такая же пятнистая одежда на нем более напоминала китель, что подчеркивала портупея с командирским планшетом. Его оружие висело наискосок через грудь, также как и у первых двоих, но было совсем уж несуразным: черным, коротким и массивным, с тонким стволом. На ногах третьего, вероятно командира, красовались светло-коричневые башмаки с высокой шнуровкой, в которые были заправлены брюки, тоже пятнистые, но поаккуратнее, чем у первых двух. Эту картину дополнял совершенно опереточный берет темно-малинового цвета, сдвинутый на ухо. Как пестротой одежды, так и разнообразием вооружений, эта троица больше всего напоминала отряд "зеленых" времен Гражданской.

      На рукавах у всех троих были нашиты крупные, бросающиеся в глаза, нашивки желто-голубого цвета. Таких же цветов флаг на коротком древке провис над баррикадой – ветра не было.

      Не может быть! Неужели петлюровцы? Куда это меня занесло? Наверное, он думал вслух, потому что водитель снова зашипел:

      – Заткнись, гнида! Какие тебе "петлюровцы"? Погубить нас хочешь?

      – Извините… – пробормотал он.

      А ведь ему уже приходилось видеть такие флаги… Было ему тогда всего семь лет. Многое исчезло, испарилось, улетучилось из его избирательной памяти. Многое другое, однако, он помнил, и помнил с такой фантастической точностью, как будто это происходило вчера. Был тогда такой-же сентябрь, как и в этом таинственном месте, но только то был сентябрь 18-го года, второго года Революции и первого года Гражданской. Мама, отчаявшись прокормиться и растеряв в войнах и революциях всех родных, повезла его из голодного Петрограда в сытный Казатин, где жил дед Панас, ее свекор. Дорогу он не запомнил, лишь осталось ощущение постоянного холода и боли в подведенном от недоедания животе. Уже потом, через многие годы, он восхищался героизмом матери, провезшей его в одиночку через многочисленные заслоны, границы и охваченные войной территории. Принял их дед неласково, но все же приютил в своем домике на окраине, в котором, кроме самого деда, жила свекровь – баба Катя, и незамужняя дочь стариков – горбатая и подслеповатая Ганна. Дед продолжал работать смазчиком на железной дороге, получал то зарплату, то паек от все время меняющихся властей, и поэтому семья не бедствовала. Да, он был неласков, но не жаден, поэтому они с матерью больше не голодали. Помогал им и обширный огород за домом, где росли, в основном, картофель и свекла, поэтому неудивительно, что его первые слова на украинском были "бульба" и "буряки". А уже через пару месяцев он свободно общался с соседскими мальчишками, выслушивая ехидные замечания насчет "кацапского говора". Потом, значительно позже, вернувшись в Петроград, он долго не мог избавиться