Угловая комната. Тимур Валитов

дома?

      – У бабушки.

      – Почему не?..

      – Телефон сел – только зарядник нашел.

      Опять тишина. Потом вздох – и:

      – Я ночь не спала. Ладно, неважно. Как бабушка?

      – Нормально. Прости, я хотел позвонить, но там…

      – Ладно, не надо. Ты меня любишь?

      В дверях опять возник Фарик. Я испугался, что он все испортит, ответил:

      – Да, – и быстро положил трубку.

      Но Фарик молчал. Я хотел спросить, зачем он вчера, что это вообще такое, как теперь после этого, – но перехотел. Спросил только:

      – Фарик, как там твоя жена в Бишкеке?

      – Есть будешь? – ответил Фарик.

      Пока он что-то грел, я нашел в рюкзаке паспорт, сел смотреть билеты. «Ласточка» в полпятого раскуплена – кроме мест для инвалидов. «Стрижи» стоят минимум пятерку. Шесть с половиной часов на верхней полке за две двести: оплачивая, подумал, что на две двести в студенческие времена можно было пить неделю.

      Фарик поставил передо мной тарелку – и вдруг еле слышно:

      – Никому не говори.

      Я подумал: как ему, наверное, западло.

      – Ты просто напился, Фарик. О чем тут говорить?

      Фарик зачем-то решил спорить:

      – Я не напился.

      – А что тогда?

      Фарик поглядел на меня – и передумал:

      – Ешь.

      Я не доел. Фарик завернул все в пленку, стал искать место в холодильнике. Я заметил в дверце пиво – между маслом и пакетом молока:

      – Угости.

      – Похмелиться?

      – Вот еще: я все, что выпил, сблевал.

      – А что тогда?

      – А то, что тяжело теперь с тобой на трезвую.

      Фарик открыл пиво, ушел в душ. До поезда – два часа. Я посидел еще в кухне, потом ушел в комнату. Сообщение от Полины: держись, люблю и так далее. Пропущенный от мамы.

      – Ты когда приедешь?

      – Только вечером. Бабушке звонила?

      – Звонила. Хотела помочь, но там дура эта объявилась.

      – Нина?

      – Нина. И Вера тоже там. В общем, не до меня.

      И опять:

      – Я все думаю: ну какая несуразная жизнь.

      Хотел позвонить бабушке – не стал. Написал ей, что буду в полдевятого. Фарик все еще мылся. Делать было нечего. Стал опять разглядывать комнату. Книги: Кортасар, Кундера, Камю, опять Кортасар. Отыскал что-то не на «К»: Газданов – та же песня. Рядом тоненькая книжица: Модиано. Обрадовался, что хоть этот не связан с Парижем, посмотрел на заднюю обложку: француз, Prix Goncourt. Бросил обратно.

      Тут же на полу коробка – крышка съехала, видно, что внутри: графинчик для масла без пробки, зажигалка, красный шелковый платок. Чуть в стороне – страница меню на французском, на полях карандашом: «Отбивные Шароле по рецепту лесничего».

      Картинки на стенах оказались открытками – каждая с надписью на обороте. Аккуратно снял с булавки одну – самую скучную, с Нотр-Дамом и сакурой: Ma chérie Marcienne, – и еще абзац на французском. Под абзацем сахарное: Je t’aime à la folie, – и подпись: Babou. Фарик за стенкой выключил воду – я быстро вернул открытку на место, снова взял Модиано, сел на табурет. Открыл, схватился