Молодежь Русского Зарубежья. Воспоминания 1941–1951. Р. В. Полчанинов

и что война даст толчок к национальной революции, о чем неоднократно и много говорили братья Солоневичи38.

      Гердт только качал головой и повторял: «Эх, дети, дети». Да, он знал всех нас с раннего детства. Это он давал русской школе рождественские подарки для нас, мальчиков.

      Мы простились и пошли дальше в гору. Настроение у нас было приподнятое. Мы с жаром обсуждали последнюю новость, взволновавшую и обрадовавшую нас. Мы одинаково надеялись, что наконец-то пришло время национальной революции. Споров не было.

      У березок нас уже ждал Жорж (Георгий Алексеевич, р. 1922) Богатырев и с ним две или три разведчицы. Мы немножко углубились в лес, чтобы нас не было видно с дороги, и, сложив всю взятую с собой еду вместе, как это у нас было принято, немножко подкрепились. Наша новость, конечно, всех поразила. О том, что освобождение России от коммунизма дело только времени, никто не сомневался. Всем было ясно, что теперь наше место в России с русским народом. Вопрос был только, как нам туда попасть и что нам там делать. Все были согласны, что вместо пионерии мы вернем разведчество. Говорилось о том, что разведчество не смеет быть монопольным, каким была пионерская организация, что, конечно, надо будет возродить и сокольство, и что в России ребят хватит на всех.

      Не сговариваясь, кто-то затянул песню:

      Слыхали ль вы про тот народ,

      Что славой, славою живет,

      И что пойдет он смело в бой,

      Чтоб защитить свой край родной…

      Добровольческие и дореволюционные песни сменились советскими. Мы их пели потому, что наших песен в Советском Союзе не знают, а чтобы нас приняли как своих, нам надо было петь вместе, а значит, советские песни, потому что ничто как песня не сближает поющих.

      Долго оставаться в лесу мы не могли. Для нас, православных, или греко-восточников, как нас назвали усташи, был особо строгий полицейский час. Уже в пять часов вечера все мы должны были быть дома. Примерно в три часа мы двинулись в обратный путь. Жоржу и девушкам было дальше, чем нам, а мы, оказавшись задолго до полицейского часа в городе, решили еще зайти к Славе Пелипцу.

      Выйдя из леса на дорогу и проходя мимо ресторана в доме лесника, мы услышали пьяных усташей, которые с подъемом пели:

      Стои гора Требевич,

      На ней седи Павелич.

      Пие вино, пече яньце,

      Коле србиянце…

      (Стоит гора Требевич,

      На ней сидит Павелич.

      Пьет вино, жарит ягнят,

      Режет сербов…)

      Эта пьяная песня вернула нас к реальной жизни и к ужасу, царившему вокруг нас. Бодрое настроение сменилось очень даже грустным. Мы начали рассказывать друг другу о судьбе наших сербских друзей и знакомых. Мы никак не могли понять, как можно арестовывать и даже убивать невинных людей только потому, что они сербы.

      Слава Пелипец уже давно выздоровел, но отсиживался дома. Как всегда, он был рад нам, а в этот день особенно, так как у него было радио, и он уже знал о начавшейся войне против СССР, и ему хотелось поделиться с нами мыслями и планами.

38

Например, О. И. Пантюхов опубликовал 15 октября 1934 г. «Выдержки из письма бежавшего из советской тюрьмы Бориса Солоневича “Все ждут гибели этой власти и жаждут войны”» («Приказы, инструкции и беседы Ст.р.ск. 1921–1939», Санта-Роза (США). 1996. C. 156). Подобные высказывания встречались и в других статьях и выступлениях Б. Солоневича.