Записки лжесвидетеля. Ростислав Евдокимов

Алексей. Вообще-то морализаторство – его конек. Особенно любит он говорить, что все мои рассказы, рассуждения, сомнения «плохо пахнут». Наверно, он прав. Я и сам догадываюсь, что на букет фиалок они не похожи. Но сейчас он молчит. Хотя по всей его повадке я вижу, что молчание это отнюдь не безразличное и, тем более, не одобрительное. О таком молчании замечательно сказано в приговоре из диссидентского фольклора: «враждебно молчал и антисоветски улыбался». Только Леха не улыбается. Он хитро щурится, сглатывает слюну, недовольно отворачивается. Потом, будто бы внезапно, резко поворачивается ко мне и, глядя исподлобья, с видом обманутой невинности шепелявит: «Зачем же ты рассказываешь о том, с кем мы не сидели?» – «Знаешь, ты мне так надоел, что захотелось отделаться хоть на время. Оттого и пишу о том, о ком ты ничего не сможешь сказать». – «Но если твой Ж.М. действительно так известен, о нем расскажут и другие или он сам. Рассказал бы лучше о себе. А то ты что-то все увиливаешь». – “Отчего же? Теперь, пожалуй, и впрямь – пора…”

      Чуто́к о себе, или потомственные предатели

      И комиссары в пыльных шлемах…

Б. Окуджава.

      Я родился от честных родителей в году 19… от Рождества Христова в граде Святопетрограде (а ежели быть последовательным до конца, то, пожалуй, в Святокамнеграде…), как рекомендует выражаться один из наиярчайших светочей любезного отечества, вновь недавно обративший свои стопы к родным пенатам. Такое несколько старомодное вступление, между прочим, не вовсе лишено смысла в стране, где одна из самиздатских повестей начиналась словами: «Я родился от фиктивного брака…», а столицу народная молва переименовывала в Лёнинград.

      Не стану утомлять Леху (а заодно и читателя) ни тщеславным пересказом благого предсказания бабушки по матери за пару месяцев до моего рождения, ни повестью о как бы подтверждающем его напутствии троюродной бабки («этот – наш…») месяца три спустя, ни даже подобающей жанру меморией о первой любви в возрасте, когда будущие поэты не очень отчетливо говорят даже прозой (на кухне коммунальной квартиры, где мама мыла грязные ноги девчонке годами пятью меня старше, дочери то ли близкого друга, то ли эпически далекого родственника). Пожалуй, будет вернее перенестись сразу лет на триста назад.

      Еще в Крестовые походы венгерские магнаты Вогаки (Vohac) словацкого, видимо, происхождения успели выставить собственное ополчение. Я ничего, увы, не знаю об их успехах в Святой земле, но, видимо, таковые все же были, ибо время, в которое я безрезультатно пытаюсь направить повествование, застает их с майоратом и графским гербом. Должно быть, полтысячи лет не утихомирили их бранчливую натуру, потому что начало XVIII века находит их в числе застрельщиков очередного антигабсбургского восстания. Результаты были плачевны. По славному присловью одной моей родственницы, им грозило «хуже, чем смерть», и последний граф Вогак сбежал с двумя сыновьями в далекую Московию, которая с каждым годом норовила встать к европам