Ни слова правды. Ульян Гарный

что жители Славена постановили. Завтра – в бой!

      Постояли мы еще с час, народ задвигался и начал по одному, по двое, группами побольше расходиться, подходить к нам, спрашивать, когда идти домой можно будет. Сивуха всем улыбался, объяснял, что вот-вот. Но княжеский стяг на башне реял, как и прежде. И тут вдруг произошло неожиданное: рядом с княжим стягом поднялось и затрепетало красное полотнище. Сивуха побледнел, но виду не подал, руку поднял, и стали все воины потихоньку на Протасовскую отступать. Народ не напирал, стоял спокойно, ждал, когда мы им дорогу дадим, на лицах воодушевление. Не слышно было ни криков, ни пальбы. Просто не верилось, что после такой речи, после чувства всеобщего объединения перед лицом страшной угрозы где-то там сейчас русские бьются с русскими.

      На Протасовскую кустодия втянулась быстро, минут за десять. По сравнению с Дикопольской, здесь было тесновато, тем более что задние шеренги напирали на передних: очень всем хотелось посмотреть, что происходит. Но Сивуха быстро порядок восстановил: приказал строй держать, задним шеренгам разослать дозоры по близлежащим улицам и переулкам. Самого быстроногого отправить на Славенскую площадь к Осетру, узнать, как дальше быть.

      А тем временем народ шел мимо нас бесконечной рекой, никто не нападал, более того, некоторые махали нам руками в знак приветствия, а пьяная компания, человек в шесть, нестройными голосами затянула «Многая лета, многая лета…», что было благосклонно принято окружающими, и скоро здравица зазвучала многоголосым хором. Но красное полотнище вместе с черным трепетало на башне детинца зловещим знамением бунта и братоубийства.

      Меня же беспокоило странное чувство незримого присутствия. Какое-то неуловимое движение в уголках глаз, как будто кто-то прозрачный и очень быстрый крутился на границе видимости. Но при повороте головы снова уходил за незримую границу. Что ж, настала пора воспользоваться новыми навыками, и я замедлил время и увидел, что над толпой мельтешат прозрачные тельца смешных, уродливых человечков, они летят в сторону Степных ворот и утыкаются в радужную стену, но не оставляют своих бесплодных попыток, а бьются и бьются, но стена не пропускает их на ту сторону. Смысл происходящего ускользал от меня, так что я вернул себе обычное ощущение времени в надежде расспросить Сивуху. Но тут все разъяснилось само собой, из задних рядов пришла весть, что всадник от Осетра прибыл, кричит, что в княжеском тереме – измена, на башне флаг подложный, но снять его нельзя, в башне – мрассовцы. Пока их оттуда выбьют, будет страшная беда: шептуны до Степных ворот не долетают, а у Кудла с Сердюком приказ – по народу стрелять. Нужно нарочного к воротам слать, а Дикопольская народом забита, никак не пробиться. «Так вот они какие, шептуны-то», – не к месту подумалось мне. Я вдруг со страшной ясностью осознал, что сейчас произойдет. Воодушевленная, мирная толпа сейчас напорется на снаряды и пули охраны Степных ворот. Даже если жертвы будут невелики, весть об этом разнесется по всему Славену. Готовые сражаться за князя