Алмазы Эсмальди. Джеймс Хедли Чейз

она отрывисто произнесла:

      – Тебя, видно, совсем не интересует то, что я сделаю со своей долей, а?

      Джонни стряхнул пепел с сигареты.

      – Не особенно. Потратишь… Женщины всегда тратят деньги.

      – А ведь верно, пожалуй, – ей вдруг очень захотелось к нему притронуться, но она сдержалась. Неожиданно Джонни посмотрел прямо на нее. Его глаза скользнули по ее фигуре. Сверху вниз, потом обратно. Джильда почувствовала, как под этим взглядом у нее твердеют соски. Она пыталась выдержать его, но не смогла и отвела глаза.

      – Хочешь переспать со мной? – спросил он.

      Ей хотелось крикнуть: «Конечно! Какого черта ты сидишь тут, как надутый истукан? Почему не схватишь меня… я только этого и жду!» Вслух же голосом, дрожащим от досады, она зло сказала:

      – Ты это всем девушкам говоришь?

      Он усмехнулся, ощупывая ее глазами.

      – Это экономит время, правда? Так хочешь или нет?

      – Нет, не хочу! – с яростью бросила она и пошла к двери. Услышав, как он что-то пробормотал вполголоса, она остановилась и агрессивно осведомилась: – Что ты сказал?

      – Я сказал – кого ты дурачишь? – повторил Джонни и засмеялся.

      – Ох, как я тебя ненавижу!

      – Все тот же старый, избитый диалог. Поменьше смотри телевизор.

      Она убежала к себе в спальню и захлопнула дверь.

      На следующий вечер Марта и Генри сидели на террасе и ждали. К половине одиннадцатого напряжение достигло предела. Генри так часто затягивался сигарой, что она горела неравномерно. Марта жевала ножку индейки, время от времени откладывая ее, чтобы взглянуть на нее и вытереть пальцы бумажной салфеткой.

      – Перестань поминутно смотреть на часы, – резко сказал Генри, только что сам смотревший на свои. – Это действует мне на нервы.

      – На твои нервы? А как насчет моих?

      – Хорошо, Марта, незачем паниковать. – Генри и сам едва сдерживал расшалившиеся нервы. – С их ухода прошло всего два с половиной часа.

      – Что, если они попались? – Марта подалась вперед, жестикулируя обглоданной ножкой индейки. – Этот Джонни! Он может заговорить, вот чего я боюсь. Он меня ненавидит.

      Генри с отвращением посмотрел на тлеющую с одного бока сигару и раздавил ее в большой пепельнице.

      – Ты понапрасну себя взвинчиваешь, – сказал он, стараясь сдержать дрожь в голосе. – Может быть, у него вышла какая-то заминка с замком.

      – Но ведь Эйб говорил, что ему любой замок нипочем!

      – Ну, ты же знаешь Эйба…

      Марта впилась зубами в сочное темное мясо и стала жевать, уставившись невидящим взглядом в огни внизу.

      – Генри, я не хочу опять идти в тюрьму, – сказала она наконец. – Я просто не могу. Я лучше отравлюсь.

      – Не надо так говорить.

      Генри замолчал, вспоминая пятнадцать лет, проведенные в камере: опыт, который он твердо решил не повторять. Остановиться? Что ж, почему бы и нет? Ему уже 68. В иные моменты он с удовольствием думал о смерти. Он понимал, что ходит по самому краю. Если бы не Марта, Бог знает, чем бы он теперь занимался… уж наверняка не сидел бы