Юрка. Л. Кормчий

на коленях отца.

      В Ораниенбаум прибыли под вечер.

      Часам к десяти Саша почувствовал себя лучше: лихорадка прошла, и он заснул ровным, спокойным сном.

      Успокоился тогда и Александр Львович.

      Он сидел на террасе в обществе Эммы Романовны и студента. Виктор Петрович был мрачен и неразговорчив, но зато немка говорила без умолку.

      Ее сильно взволновала история с Сашей, и она не могла успокоиться.

      – Ужасно! – говорила Эмма Романовна, правой рукой разливая чай, а левой поправляя пенсне, ежеминутно сваливавшееся с носа. – Я не могу прийти в себя. Подумать только!

      Она говорила с легким, чуть заметным акцентом, придававшим какую-то беспомощную мягкость словам, и благодаря этому ее речь всегда казалась странной, какой-то вкрадчивой, располагающей к себе.

      – Но, однако, хороши и вы! Двое мужчин… Плавать умеете… Разве можно так растеряться!

      – Бывает, Эмма Романовна, бывает, – слабо защищался Александр Львович. – Я думаю, что если бы тонул не мой сын, а кто-нибудь посторонний, то я бы так не растерялся и нашел бы средство, как спасти его… Но сын, это – другое дело… Тут соображение отсутствует… Да, тут дело совершенно иное. Правда, Виктор Петрович?

      – Не знаю, – угрюмо отозвался студент. – Дубиной я оказался в этом случае… Вот и все…

      Ихтиаров засмеялся.

      – Это вы слишком… Нет, Виктор Петрович, сегодняшний случай доказывает, что вы слишком любите Сашу… Вот и только.

      – По мне, как хотите, так и думайте. Я же лично… с сегодняшнего дня не в состоянии уважать себя. К тому… Юрке… я питаю, во всяком случае, больше уважения…

      Он почти сердито отхлебнул из стакана чаю.

      – Мы растерялись, словно дети. Да что я говорю «дети»! – продолжал Виктор Петрович: – Ребенок – тот поступил хладнокровнее…

      Эмма Романовна не преминула сказать несколько теплых слов по адресу спасителя.

      – Славный, должно быть, мальчик, – закончила она, – хоть и уличный…

      – Да, – согласился задумчиво Ихтиаров. – Я и Саша – мы обязаны ему по уши. Ведь он спаситель двух жизней!.. Кто знает, что бы случилось, не окажись этого маленького героя… Не удивительно, если я, не видя его, почувствовал к нему особую симпатию, – точно про себя продолжал Ихтиаров. – И я, право, не знаю, что могу сделать для него, чтобы хоть сколько-нибудь отблагодарить его… Прямо затрудняюсь.

      Студент вскинул на него глазами.

      – Я бы на вашем месте нисколько не затруднялся бы. Я сделал бы все, – отвечая на вопросительный взгляд Александра Львовича, продолжал он, – чтобы скрасить жизнь этого мальчугана. Не думаю, чтобы ему сладко жилось. Я бы постарался вырвать его из окружающей его обстановки. Одним словом, за жизнь сына я дал бы ему возможность тоже жить…

      – То есть, иными словами, вы взяли бы его к себе, усыновили бы его?

      – Понятно!

      Эмма Романовна посмотрела сквозь пенсне строгим каким-то взглядом.

      – Я думал об этом, – заметил Ихтиаров. – Однако затрудняюсь