Дочь лодочника. Энди Дэвидсон

открыл «Плимут» и сунул пакет в бардачок к бумажным салфеткам, запасным наручникам и блокноту для заметок. Оттуда, будто птица из клетки, выпали трусики.

      – Она сказала, если хочешь ее увидеть, то сам знаешь, где ее найти.

      Риддл сунул белье обратно и со второй попытки захлопнул бардачок.

      – Мы с Тейей завтра уезжаем, – сказал Эйвери. – На рассвете. Забираем Грейс и уезжаем. С нас довольно, Чарли.

      – Уходите? – Риддл рассмеялся. – Просто схватишь попутку на шоссе, и все, да? И куда же вы поедете?

      – Куда угодно, лишь бы не оставаться здесь.

      – Ладно. – Риддл стряхнул пепел в окно. – Только помни, Джончик, можно свалить с пустыми карманами, а можно и с полными. Что ты выберешь?

      Эйвери подумал о Грейс.

      – Сколько надо времени? – спросил он.

      – Еще день, максимум два.

      – Кук мог нас сдать. Ты не можешь доставить товар, если его некому принять.

      – А кто говорит, что некому? Может, я завел новых друзей.

      – У тебя отродясь не было друзей, Чарли.

      Риддл улыбнулся и пожал плечами:

      – Я образно говорю.

      – Ты должен мне три штуки за последние полгода. Я знаю, они у тебя есть. Ты присваиваешь себе часть моей доли за каждую ходку. За последние две я вообще ничего не получил. А я должен платить дочке Крабтри и заправлять генераторы, чтобы фитолампы горели, и еще покупать эпоксидную смолу, на хрен, чтобы латать трубы, когда чертовы унитазы не смываются…

      – Сколько, говоришь, я задолжал?

      – Три тысячи.

      – Видишь ли, забавно, я думал, что две. Или, может, одну?

      Эйвери ничего не ответил.

      – Не сердись, Джон. Просто постарайся, чтобы остатки партии оказались в банках и вечером были готовы к отправке. А потом возвращайся в свою лачугу, забирайся в постель к длинноногой жене, рядом с ребеночком, и отправляйся в страну грез. Я закончу дела, и вы получите все, что причитается, и ты, и твоя жена. Обещаю. И на этом кончатся великие муки Билли и Лены Коттон на Проспере, раз и навсегда. Как тебе?

      Эйвери посмотрел на тяжелые железные ворота участка в конце дорожки. Они были открыты. По другую сторону гравийной дорожки в окружении рабицы стояло невысокое кирпичное здание без окон, некогда служившее Праздничной церковью. За ней возвышалась красная телевышка, на вершине которой располагался деревянный крест, привязанный к металлу веревкой. К нему была прибита мрачная пародия на распятие: давно сгнивший труп белого журавля с расправленными крыльями, размахом в шесть футов, от него остались одни кости, не считая последних клочков плоти и перьев. Похожий на тыкву череп и клюв были вывернуты к небу, вместо глаз – пустые впадины. Эйвери не знал, кто разместил его там и зачем, но больше не испытывал особого ужаса при его виде – только усталость от невзгод последних лет.

      – Слишком хорошо, чтобы быть правдой, – ответил он.

      Жирный констебль улыбнулся и бросил сигарету на дорожку рядом с карликом.

      – Прикорни пока, – сказал он и, коснувшись шляпы, поднял окно.

      Эйвери отступил от машины,