Апология дворянства. Александр Никитич Севастьянов

и растворение в других сословиях после 1861 года. А народные массы начинали широко приобщаться к культуре, выработанной высшими классами.

      Нельзя не заметить в данной связи, что в наши-то дни, увы, самая бешеная англомания, никем и ничем не сдерживаемая, действительно очень опасная, губительная для русского языка, исходит как раз от простонародья, которому «впаривают» легче всего те товары, на которых есть фирменные «лейблы», которое предпочитает магазины, конторы и кабаки с «иностранными» названиями, которое втыкает себе в безмозглые бошки англоязычные плееры и трясется под завывания даже не англичан, а блеющих на пиджин-инглиш ниггеров! И щеголяет когда надо и не надо иностранными словечками, англицизмами (впрочем, это обезьянничанье весьма, увы, свойственно и некоторым лицам нашего круга, даже ученым; только словечки помудренее). От кого же это, по логике Соловья и Сергеева, это простонародье хочет культурно отгородиться? От самого себя? От своих родителей?

      Думаю, следует окончательно признать, что увлечение модой на иностранное не имеет классовой привязки. Оно подчас коренится, независимо от социального происхождения, в природном инстинкте подражания и украшательства, особенно свойственном обезьянам, детям, неискушенным душам и молодым народам.

      Был ли религиозный «разрыв»?

      Проблемы, связанные с верой, всегда стоят рядом с языковыми проблемами, когда речь заходит о национальной идентичности. Наш случай не стал исключением. Взявшись доказывать «инаковость», «чужесть» русского дворянства своему народу, поборникам этого взгляда приходится брать под сомнение даже религиозное единство двух русских якобы «этноклассов», вслед за языковым.

      Вот какие аргументы использует, к примеру, Сергей Сергеев.

      «Российская империя являла собой очевидный антипод национального государства, ибо ни в социальном, ни в политическом, ни в культурном плане она не была гомогенной, напротив, демонстрировала потрясающую расколотость во всех этих сферах, которую не могла преодолеть официально господствующая религия – Православие. Во-первых, далеко не все русские являлись прихожанами РПЦ; старообрядцев и разного рода сектантов всего, по данным И. И. Каблица, в 1880 году насчитывалось около 13—14 млн (приблизительно четвертая часть всех русских), а по данным П. Н. Милюкова, к 1917 году – около 25 млн. Во-вторых, сами императоры далеко не всегда показывали образец строгого Православия. Достаточно вспомнить кощунства Петра I, презрение к Церкви Петра III, вольтерьянство Екатерины II, экуменизм Павла I и Александра I. В-третьих, религиозность дворянства была в значительной степени формальной, а то и вовсе никакой; интеллигенция же преимущественно исповедовала атеизм. Наконец, неграмотное крестьянство толком не знало Писания, которое и перевели-то на русский язык полностью лишь в 1876 году, годом позже, чем «Капитал» Карла Маркса. Церковнославянский же крестьяне, судя