Мы начинаем в конце. Крис Уитакер

них. Дачесс прижалась лбом к стеклу – к деревьям в больничном дворе, к виду на океан, к обрыву, который – она знала – вот как раз за этими деревьями. Запели птицы. Взглядом Дачесс скользила дальше, дальше, пока не выцепила с полдюжины колеблющихся точек на полпути к горизонту. Это были траулеры.

      Уок откашлялся.

      – Твоя мама… в том, что с ней, виноват мужчина?

      – Мужчина всегда виноват. Без мужчины ни одна дрянь на свете не происходит.

      – Это был Дарк?

      Дачесс застыла.

      – Не можешь мне сказать?

      – Я – вне закона.

      – Понял.

      У Дачесс в волосах был бантик, и она его трепала, дергала. Слишком она худенькая, слишком бледненькая, думал Уок. Слишком красивая – вся в мать.

      – Здесь, в больнице, только что малыш родился, – сменил тему Уок.

      – И как его назвали?

      – Не знаю.

      – Ставлю пятьдесят баксов, что не Дачесс.

      Уок осторожно рассмеялся.

      – Ну да, имя у тебя редкое. Экзотическое. Ты в курсе, что поначалу твоя мама хотела назвать тебя Эмили?

      – «Шторм должен быть жесток»[3].

      – Точно.

      – Она до сих пор этот стих Робину читает. – Дачесс села, закинула ногу на ногу, потерла бедро. Кроссовки у нее были растоптанные, заношенные. – Скажи, Уок, этот шторм меня сметет?

      Уок прихлебывал кофе – тянул время, будто ответ на ее вопрос мог оформиться сам собой.

      – Мне нравится твое имя, – наконец выдал он.

      – Побыл бы ты в моей шкуре. Родись я мальчишкой, меня назвали бы Сью[4]. – Дачесс откинула голову; перед глазами замелькали яркие полоски. – Она хочет умереть.

      – Ничего подобного. Даже не сомневайся.

      – Не пойму, самоубийство – оно про безграничный эгоизм? Или про безграничное самопожертвование?

      В шесть медсестра отвела Дачесс к матери.

      Стар казалась тенью на койке. Человеческого в ней было всего ничего, материнского – еще меньше.

      – А вот и Герцогиня Кейпхейвенская. – Она вымучила улыбку. – Все хорошо.

      Дачесс молчала. Мать заплакала. Дачесс приблизилась, легла щекой ей на грудь. Подумала: странно, что сердце еще бьется.

      Так они лежали вместе, пока не взошло солнце. Начался новый день – без света для Дачесс, без обещаний. Насчет последних – и лучше, что их нет. Потому что обещания – ложь.

      – Я тебя люблю. Прости.

      В другое время Дачесс, может, и высказалась бы. Но в тот момент ее хватило только на эхо материнских слов:

      – Я тоже тебя люблю. И не сержусь.

      2

      Земля обрывалась за гребнем холма.

      Солнце ползло по лазурному небосклону вверх. На заднем сиденье Дачесс крепко сжала ладошку Робина.

      На их улице Уок сбавил скорость, возле их дома остановился. Дачесс и Робин вошли первыми, Уок – за ними. Он хотел приготовить завтрак, но в кухонных шкафах было пусто, хоть шаром покати. Уок сгонял в заведение Рози, вернулся с оладьями. Под его улыбку Робин съел три штуки.

      Умыв

3

And sore must be the storm – широко известная цитата из стихотворения Э. Дикинсон «Надежда – она перната» (англ. Hope is a thing with feathers).

4

Дачесс имеет в виду песню Джонни Кэша «Парень по имени Сью» (англ. A boy named Sue) о мальчике, которого отец назвал женским именем и бросил. Когда подросший Сью отыскал отца, захотев убить его, старый негодяй объяснил свой выбор так: «Ты должен был научиться постоять за себя, и вот – сработало. Ты с детства доказывал кулаками, что ты настоящий мужчина». Известен случай, когда Джонни Кэш исполнял эту песню в тюрьме, к полному восторгу заключенных. Сейчас «Сью» на жаргоне означает пассивного гомосексуалиста.