Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах. Коллектив авторов

поехал навестить сестру. Нашел ее на огороде. Придя с огорода, Катя принялась варить крапиву. Я попробовал – понравилось. Не проходило минуты, чтобы сестра не жаловалась на голод, усталость, апатию. Правда, работает она много, и вид у нее вполне здоровый. Я заметил, что она отрывает нормированную пищу у своей дочери. Она питается в столовой и из продуктов, выкупленных по карточке ребенка, половину съедает сама. У нее чертовский аппетит.

      Катя собралась эвакуироваться, но не знает куда. Я отказался давать совет. ‹…›

      Ездил на завод. В цех пройти не удалось. Видел у ворот шлифовальщика Михаила Иванова. Он сообщил, что остались в живых немногие. ‹…›

      Навестил Мишу Владимирова, он очень изменился, опух, пожелтел. По-видимому, его скоро возьмут служить. ‹…›

      В комнате у меня царит хаос, вероятно, переберусь в соседнюю. Со второго числа почти двое суток не могу получить карточки.

      Вчера вечером впервые переоделся в гражданское. Вновь с утра ходил в парк. Как и во время Финской кампании, по нужде приходится оправляться в кустах. Не работает уборная. ‹…›

      Сегодня только и слышны глаголы: разрушить, сжечь, уничтожить, истребить. В парке занимаются военным делом подростки – девочки и мальчики.

      Дело идет к вечеру, а карточки еще не получил. Голова кружится от голода, часа два назад обстреливали наш район. ‹…›

      Плохо без часов. На улице они стоят, а дома их нет вовсе. Дома копался в книгах и рукописях. Нашел много ценного материала. «Лишний» нагрел печку до красна. Жаль, что в дневниках много пробелов. ‹…›

      Ползут слухи, что немцы концентрируют войска вдоль Ленинграда.

      20 июня 1942 года

      ‹…› В городе на остановках, перекрестках, уцелевших заборах пестрят объявления. Срочно продается. Ниже следует перечисление, адрес и часы распродажи. Все как по уставу. Всевозможные почерки и напечатанные на машинках, принадлежат так называемым эвакуирующимся из Ленинграда. Одни едут к родным или знакомым в глубокий тыл, где спокойнее, надежнее, а главное, сытнее. Другим все равно куда ехать, лишь бы подальше от голода и обстрелов. Они готовы скитаться по чужим углам, только бы выехать из Ленинграда. Эвакуироваться можно только тем, у кого есть дети, и негодным к военной службе. Многие мечтают уехать, но не разрешают. Есть и такие: и не мечтают покинуть город, но их выселяют принудительно, считая неблагонадежными. ‹…›

      Кому война, а кому нажива. Это поговорка нынче в моде. Одни ходят на рынок обменять последнее трико на двести граммов хлеба, чтобы выжить, другие посещают комиссионные магазины, откуда выносят фарфоровые вазы, сервизы, меха, и надеются еще долго прожить.

      Одни ходят на работу к семи часам утра и возвращаются к восьми вечера, собирают траву, щепки, а потом варят обед и в полночь ложатся спать с надеждой увидеть во сне перловую кашу, а быть может, сосиски. Другие ловчат, приспосабливаются, пытаются, иной раз не без успеха, обобрать ближнего, урвать для себя что-то для собственного пропитания. Одни отдают детей в очаги и ясли, а сами работают, другие обворовывают собственных детей.

      Ленинградцы