Пазлы. Сборник рассказов и эссе. Берус Виталий

философских измышлений, мальчик увлекся всевозможными анекдотами, уклонениями в сторону и острыми словцами, коими страницы книги насыщены были изрядно. Аттическая соль скрипела на зубах, здорово приправляя жизненную пищу. Особенно же нравилось сумрачному детенышу-книгочею вдруг почувствовать пульсирование холодной жилки под сердцем и мрачное веселие ума, сопровождавшего чтение описаний смертей мудрых эллинов, столь же изощренно-необычных, сколь дивно-странными были их слова и дела при жизни. Яростно хрустя сладким сухариком, он читал нескладные, но звучные переводы древнегреческих стихов-эпитафий:

      Ты, Зенон, возымел благородное в сердце желанье —

      Злого тирана убив, вольность Элее вернуть.

      Казнь постигла тебя: тиран истолок тебя в ступе.

      Нет! Это ложь: истолок тело твое, не тебя.

      – Ма, а что толкли в ступах? – спросил Коля у матери.

      – Ну, сахар, наверное, чтоб пудра получилась, или там, зерно, чтобы мука вышла, ягоды еще…

      – Не то-олько. – Протянул Коля и с видом обладателя основных тайн закрылся в своей комнатке.

      Философов толкли в ступах, они откусывали себе языки, выплевывая их в лицо тиранам, обмазывались перед смертью навозом, нанизывались на острый тростник во время купания, естественно, с летальным исходом, давились насмерть кто вином, а кто безудержным хохотом, – в общем, поле для воображения открывалось широкое.

      Со временем первые впечатления переросли в главное увлечение. Правда назвать такое времяпровождение иноязычным словом «хобби» даже язык не поворачивается.

      Философом (в смысле преподавателем философии) Коля не стал, потому что был он мальчиком осторожным, рассудительным и исполнительным. Однажды, во время домашнего застолья, гости водочно-селедочно умиляясь, пристали к Коле с тривиальным «кем хочешь после школы?» Одолевший к тому времени Диогена Лаэртского, Коля неосторожно брякнул: «пойду туда, где на философов учат!» От испуга гости отстали от него навсегда. А после их ухода поддавший, но не потерявший способность помнить, говорить и рассуждать отец толкнул воспитательно-профориентационную речь: «Нельзя хотеть быть философом! Летчиком можно, моряком, танкистом-таксистом, директором молочного комбината, как я, тоже сойдет. – И, опережая вопрос: „Почему?“, добавил. – Потому что хотеть быть философом – это, значит, хотеть быть… никем!» «Или быть сахарной пудрой», – про себя добавил Коля.

      Вот уже много лет Николай Петрович трудился бюрократом: подписывал уже подписанные бумаги, носил на подпись, степлеровал, подшивал и ставил печати. Все это он делал с какой-то затаенной аккуратностью и исполнительностью, не обращая внимания на интриги канцелярских коллег и окрики начальства, словно проходя сквозь туман чего-то призрачного и ненастоящего. Возвращаясь домой с работы, был осмотрителен, боялся попасть под трамвай или отравиться некачественным пирожком с уличного лотка.

      Настоящее,