О мир! Очерки бывалого путешественника, не чуждые мыслей и юмора. Николай Боровой

который по настоящему и наиболее раскрыл себя именно в замысле Собора. И замысел его очевидно оказался не по плечам тем, кто пришел на его место, во всех отношениях.

      Собственно – при том, что речь идет именно о действующем соборе, в котором совершаются богослужения, большая часть из выстаивающих в него стометровую очередь посетителей, совершенно очевидно влекома в него именно как в необычное и знаменитое произведение архитектуры, «бренд» и культурный артефакт, а вовсе не пространство сакрального общения и «причащения». И движима поэтому конечно же властью совершенно иных эмоций и чувств, далеких от религиозного трепета, от метафизической и нравственной глубины, содрогания от взгляда в собственную совесть и душу или в трагическое, полное противоречий и загадок лицо жизни и окружающего мира. Далеких даже от трепета перед серьезным классическим искусством, которое переполняет европейские христианские храмы более, чем пятьсот лет, несколько исторических, архитектурно-эстетических и культурных эпох, и в его глубине и загадках не может не потрясать и не завлекать даже самый пошлый, поверхностный и не сведущий в религии и ее искусстве, в тенденциях тех или иных эпох и стилей взгляд. От восхищения и потрясения, подчас не бывало глубокого и задумчивого, проникающего в глубины души восприятия, которое наполняет взгляд посетителей римских или флорентийских соборов, а иногда и взгляд на одни лишь их, одновременно загадочно тонущие, светящиеся и проступающие под светом полночной луны контуры, бросаемый откуда-то со стороны. А ведь именно такие чувства обычно переполняют обалдело и зачарованно бредущих по знаменитым городам туристов и посетителей Сан-Пьетро или Сан-Луиджи-Дельи Франчезе, Санта-Мария-дель Попполо или Сан-Марко и Санта-Мария-дель-Фьоре, Кельнский собор или же великолепные, совершенно необычные готической, барочной и классической концепцией архитектуры парижские кафедралы, другими словами – храмы, которые, даже несмотря на давнюю превращенность в профессиональные музеи искусства, остаются при этом действующими соборами и пространством сакральных порывов и чувств. Что поделать! Сила и власть произведений классического искусства, рожденных в эпохи великих исканий и борений, еще не изувеченные торжествующим безразличием к «главному» и «последнему», подчас попросту откровенным и страшным нигилизмом обывательства, культуры потребления и приносимой этому в жертву человеческой жизни, способны обратить к экзистенциальным и духовно-нравственным переживаниям, затрагивающим именно чудо, трагизм и таинство, неохватную умом ценность жизни, даже очень молодых или простых сутью людей, так во многом очеловечивать или же приближать к тому, что из статистической социальной единицы, безличной и равнодушной к самому подлинному вещи и функции в механизме всеобщего процветания и счастья, во все времена делает человеком и конечно же –