Тайна родового древа. Вечная жизнь. Седьмой том. Алексей Тенчой

Мэр развернулся в сторону француза и спросил: – Я же правильно вас понял, мсье Серж?

      – Правильно, – ответил тот.

      – А вы, Тамара Васильевна, не возражаете?

      – А с чего бы мне возражать? Ремонт у нас в последний раз был в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году. Денег, которые выделяются на учреждение, едва хватает на зарплату сотрудникам. Поэтому вы для меня, господин Серж, впрочем, как и для всех нас, словно манна небесная!

      Потом вдруг, неожиданно для всех, директор подошла к нему вплотную, обняла его и наигранно расплакалась. Безрукова любила пустить слезу, если это могло помочь делу.

      Вот так и получилось, что прибывшие в Спасск французы на следующий же день вселились в детский дом. Мэр лично помог им с перевозкой вещей, предоставив машину и грузчиков, и даже сам присутствовал при переезде.

      После того как гости из Франции расположились на новом месте, Строев отвёл Тамару Васильевну в сторону и сказал:

      – Тебе актрисой надо было быть, Тома, а не директором. Зачем при иностранцах слезу из своих недр выдавливаешь да облезлые потолки показываешь? Ты бы ещё в туалет завела их и там экскурсию провела, у тебя же всегда есть что показать?

      – И заведу! – не замедлила ответить Безрукова и с жаром добавила: – Прошли те времена, когда надо было говорить: «Всё хорошо!» Ну показала б я красивые классы, сказала, что всё замечательно, и что бы я получила взамен? Дулю с маслом? Ты бы меня ещё год не вспоминал, а теперь хоть ремонт будет, осуществлённый сторонними силами, ты-то мне всё равно ничем не поможешь. Ты, Строев, – окинула она его презрительным взглядом, – пятнадцать лет назад позабыл, что дети, вылупившись из яйца, жрать хотят. Нашему сыну скоро в армию, а он до сих пор отпрыск «одноночки».

      Строев промолчал в ответ, принимая её колкость и вспоминая их совсем непродолжительный роман, и только окинул Тамару Васильевну сердитым всепрощающим взглядом.

      Безрукова выдержала этот взгляд с достоинством. К подобным жестам бывшего любовника ей было не привыкать, и не такое приходилось выносить от него и от местной власти, постоянно над ней довлевшими. Тем более что и встреча, и обустройство иностранных граждан – всё находилось под бдительным административным контролем.

      Николь едва исполнилось пятнадцать лет.

      Попав в среду российских сверстников, она мгновенно вызвала к себе повышенный интерес – и как соблазнительная девчонка, и как иностранка, и это было естественно. Современная одежда, стиль, воспитание, манеры, походка, светское поведение за столом, а также её ломаный русский с вкраплениями французских слов, её грассирующее «р» – всё делало её особенной, всё будто сильнейшим магнитом притягивало к ней внимание.

      Появление Николь взбудоражило весь детский дом, словно кто камнем потревожил спокойную лужу. Жила себе лужа тихо, сохла, не ведая бед, и вдруг всю её взбаламутило, всколыхнуло и понесло мелким перекатом