Голландский дом. Энн Пэтчетт

и полежать в ванне. В Чоуте о ванне было лучше не заикаться, а то засмеют, хотя я никогда этого не понимал. Видимо, настоящие мужики принимают душ.

      Мэйв набрала полные легкие дыма, выдохнула и заглушила мотор.

      – Пару раз думала доехать сюда, но без тебя не стала.

      Улыбнулась и опустила стекло – ровно настолько, чтобы салон пронизало арктическим холодом. Перед тем как уехать в школу, я вечно донимал ее, чтобы она бросила курить, а потом не удосужился сказать, что сам начал. В Чоуте сигареты были вместо ванны.

      Я вытянул шею, посмотрел на подъездную дорожку.

      – Видишь их?

      Мэйв выглянула из окна с водительской стороны.

      – Почему-то не могу перестать думать о том, как она в первый раз сюда заявилась. Ты-то помнишь?

      Еще бы я не помнил. Разве можно забыть пришествие Андреа?

      – Она еще несла какую-то ересь – мол, люди же смотрят, ночью с улицы все видно.

      Едва Мэйв это произнесла, как холл заполнил теплый золотистый свет люстры. Через некоторое время зажглись огни над лестницей, еще немного погодя – в хозяйской спальне на втором этаже. Включение подсветки Голландского дома до такой степени совпало со словами Мэйв, что у меня чуть сердце не остановилось. Ну конечно, она приезжала сюда без меня. Она знала, что Андреа включала свет в ту самую минуту, когда заходило солнце. Отрицать это было чуточку театрально со стороны моей сестры, но я оценил ее усилия, когда позже их осознал. Зрелище было охренительное.

      – Посмотри, – прошептал я.

      Липы стояли голые, тихо падал снег. Конечно, все было видно, все просматривалось – не с идеальной четкостью, но память дорисовывала картинку: прямо под люстрой стоял круглый стол, где по вечерам Сэнди оставляла отцовскую почту, чуть поодаль – напольные часы, которые я должен был заводить каждое воскресенье после мессы, чтобы кораблик под цифрой 6 продолжал тихонько покачиваться между двумя рядами синих волн. Ни кораблика, ни волн я не видел; я знал о них. У стены стоял приставной столик в форме полумесяца, а еще кобальтовая ваза с изображением девочки с собакой, два французских кресла, на которые никто никогда не садился, и огромное зеркало – его рама всегда напоминала мне изогнутые щупальца золотого осьминога. Андреа прошла через холл, будто ей подали реплику на выход. Лицо мы разглядеть не могли, но я узнал походку. Норма вихрем слетела по ступенькам и резко замерла в самом низу, потому что мать велела ей не бегать. Она подросла, хотя, возможно, это была не Норма, а Брайт.

      – Наверняка она подглядывала за нами, – сказала Мэйв. – Еще до того, как пришла сюда в первый раз.

      – Ну или вообще все на нас смотрели, каждый, кто проезжал по улице зимой. – Я потянулся к сумочке Мэйв, вытащил сигареты.

      – Звучит слегка тщеславно, – сказала она. – Вообще все.

      – Нас этому в Чоуте учат.

      Она рассмеялась, очевидно, сама того не ожидая, чем ужасно меня порадовала.

      – Целых пять дней дома вместе с тобой, – сказала она, выдувая дым в открытое окно. – Лучшие пять дней в