Тома. Мама, тебе всегда будет 16. Наталья Касимцева

      Я писала на каком-то клочке бумаги кривые страшные буквы, которые мне диктовали, положила трубку и молча встала в проеме двери, уткнувшись лбом в косяк, и смотрела в окно…

      Потом уже, сидя на корточках, я била руками по кровати, по щекам себя, чтобы не потерять сознание.

      Но только когда пришлось оформлять свидетельство о смерти, и мне выдали этот серо-бордовый лист, сказав: «Проверьте, все ли правильно», – я пробежала глазами слова «умерла», имя мамы, место рождения и наткнулась на графу, от которой, наконец, смертельно защемило. «Время смерти – 8 часов 23 минуты».

      То самое «Ваша мама умерла» было тогда слишком огромным и не уместилось в моем сердце. Ранят нюансы… Эти «8 часов 23 минуты» как нож резанули все мое нутро – сердце, голову, грудь, руки, ноги, спину… Спала ли она в эти 8 утра? А в котором часу она проснулась в то утро?.. Было ли ей больно?.. Звала ли она меня?.. Искала ли?.. Плакала?.. Боялась?.. Прощалась?..

      Теперь всегда, просыпаясь и видя на часах 8 утра, я думаю об этом. Нет, не думаю. Я страдаю об этом…

      Я заполняла много бумаг с этим словом «смерть». «В связи со смертью…»

      Потом сведения о себе. «Вы где-то работаете?» – «Я живу здесь, работаю в онлайне в Москве. Пишите «фрилансер»».

      За неделю до этого я уезжала из нашего маленького городка в Москву, и мама впервые за 15 лет осталась дома без меня. Я звонила ей каждый час.

      – Ты нормально?

      – Нормально.

      – Как ты, солнышко?

      – Все нормально.

      – Тебе не плохо?

      – Нет.

      – Я всего на пять дней, я скоро приеду. Да? Мы же решили сделать дело. Мне надо посмотреть нашу квартиру в Москве. Да?

      – Да. Ты должна была поехать. Я хочу, чтобы ты увидела людей, с которыми работаешь. Я очень хочу.

      – Ты знаешь, мама, – говорила я в телефон из столицы. – Я так стремилась съездить в эту Москву. Но она не принимает меня.

      – Почему?

      – Не знаю. Я стою в Москве, смотрю в окно и плачу. Я думала, здесь мои друзья, работа. Я встретилась с коллегами, ребятами, наделала фоток. Знаешь, как я подпишу их, когда вернусь и выложу в «Инстаграм»? «Я хочу домой… К маме…»

      И вечером мамино в трубку: «Не волнуйся. Я уже сбила. У меня вчера ночью была температура 40. Но уже сбила. Все, 37. Я не стала вчера говорить. Зря сказала?»

      – Как 40???

      – Я сбила.

      – Солнышко, я утром уже выезжаю. Сутки, и мы снова вдвоем. Жди меня.

      Я ехала в поезде и считала часы. Вот еще три часа, два, полчаса, и я увижу маму.

      Перед входом в дверь я остановилась. Мне стало страшно… Что я сейчас увижу? Что меня там ждет? Я приехала в 6 утра.

      Открыла дверь. Бросила сумки: «Мама! Я здесь!»

      Мама вышла из своей комнаты.

      – Привет, я приехала! Как ты?

      – Нормально…

      Она подошла ко мне и вдруг уткнулась в плечо как маленький ребенок, заплакала: «Я хочу быть только с тобой».

      – Солнышко, цветочек мой, я тоже. Мы всегда будем вдвоем. Я никогда тебя не брошу.

      – Другие бросают.

      Вечером я легла рядом с ней на кровать. Ей было плохо.

      – Как нам хорошо вдвоем, – прошептала она. – Вот ты вошла сегодня в дверь, и как будто ты ангел.

      – А знаешь, – сказала я, – это хорошо, что я съездила. Я поняла, что мне не нужна никакая Москва. Я хочу быть здесь, с тобой. Вот ты выздоровеешь, и мы заведем собаку. Или кота…

      – Только не кота…

      – Почему ты их не любишь?

      – Предательская суть…

      – Но это же животное.

      – Я чувствую их. Когда я смотрела в глаза бабиной кошке, точно видела, что она думает, мыслит. Вот у нас был Чапа. Помнишь, когда мы втроем – ты, папа и я – поплыли на другой берег реки, и он, крошка, кинулся за нами, хотя ему никогда было бы не осилить это расстояние. Кот бы не бросился».

      – Да, Чапа тогда гордо доплыл до другого берега у папы на плече.

      Мама говорила с трудом, еле выговаривала слова, а когда вставала, то отходила от кровати шагов шесть и падала. Я кидалась поднимать ее, но моего веса не хватало поднять совершенно обмякшее беспомощное тело. Мама была совсем худенькой, но я еще – еще тоньше. Я подставляла под нее свое тело, и вместе мы ползли обратно до кровати. Мы обе задыхались. Я чувствовала себя словно после длинной дистанции по бегу в школе – на стадионе, помню, падала на траву, до выворачивания кишок сбивалось дыхание. Я криво сгружала с себя маму на кровать. Мы даже не могли рассчитать, чтобы голова попала на подушку. А потом на корточках на полу я минут пять пыталась отдышаться.

      – Мамочка, я не справляюсь. Что же с нами будет?..

      – А что это плывет? – показывала она рукой в пустоту.

      – Где? Ничего нет… Ты бредишь.

      Термометр. 39. Скорая. «Вызывайте