Придворный. Бальдассаре Кастильоне

которые часто смешат людей больше, чем разумные слова, когда их принимают как шутку.

      И он повернулся лицом к графу Лудовико и мессеру Бернардо Биббиене:

      – Вот кто мастера! Если мне придется говорить о шуточных словах, я должен сперва поучиться этому у них.

      – Кажется, вы занялись тем самым, в чем якобы ничего не понимаете, – отозвался граф Лудовико. – То есть хотите насмешить всех присутствующих, вышучивая мессера Бернардо и меня. Ведь каждый знает, что вы сами намного больше обладаете тем, за что хвалите. Так что, если уж вы устали, лучше просто попросить милости у синьоры герцогини, чтобы та перенесла разговор на завтра, чем уклоняться от труда уловками.

      Мессер Федерико попытался было возразить, но синьора Эмилия тут же остановила его:

      – Это нарушение порядка: мы ведем этот разговор не для того, чтобы то одного, то другого расхваливать. Достаточно того, что все здесь прекрасно друг друга знают. Но поскольку я не забыла, что вы, граф, вчера обвинили меня в неравном распределении трудов, то хорошо, пусть мессер Федерико отдохнет, а поручение рассказать о шутках возложим на мессера Бернардо Биббиену, ибо не только знаем его как большого шутника в разговорах, но и помним, что он не раз обещал написать нечто на эту тему; стало быть, можно верить, что он много об этом думал и вполне удовлетворительно сможет нам рассказать. А потом, когда поговорим, сколько уж придется, о шутках, мессер Федерико доскажет то, что еще осталось, о придворном.

      – Синьора, уж и не знаю, что мне еще осталось сказать, – отвечал мессер Федерико. – Но я, подобно путнику, который прошагав полдня, уже утомился, отдохну немного во время речи мессера Бернардо под звук его слов, словно в тени какого-нибудь приятнейшего дерева, под нежное журчание живого источника{211}. И может быть, потом, собравшись с силами, смогу сказать что-то еще.

      В ответ мессер Бернардо лишь рассмеялся:

      – Если я вам покажу мою макушку, сами увидите, хватит ли вам тени от листвы моего дерева. Послушать журчание этого живого источника вам, может быть, и удастся, поскольку я уже однажды был превращен в источник (не одним из древних богов, но нашим фра Мариано) и с тех пор вода во мне не иссякает.

      При этих словах все рассмеялись, потому что смешная проделка, которую имел в виду мессер Бернардо, произошедшая в Риме в присутствии Галеотто, кардинала церкви Святого Петра во Узах, была всем прекрасно известна{212}.

XLV

      Когда смех наконец утих, синьора Эмилия сказала:

      – Прекращайте уже смешить нас своими шутками, а лучше научите, как их использовать, откуда черпать, да и всему остальному, что знаете об этом предмете. И чтобы не терять более времени, сейчас сразу и начинайте.

      – Да стоит ли? – отозвался мессер Бернардо. – Час уже поздний. Чтобы моя речь о шутках не вышла неостроумной и скучной, лучше, может быть, отложить ее до завтра?

      Многие тут же стали возражать, что еще не поздно, что совсем еще не время

211

В оригинале угадывается аллюзия на стихи Петрарки (Канцоньере. CCXXXI).

212

Галеотто Франчотти делла Ровере (1477 или 1480–1508) – племянник папы Юлия II, сделавший при понтификате дяди молниеносную церковную карьеру. Епископ Лукки, Беневента и Виченцы, вице-канцлер Святого престола. См. также примеч. 182. Из того, что Кастильоне не сопроводил это место комментарием, можно предположить, что случай, упоминаемый здесь, был известен кругу его читателей еще спустя почти двадцать лет после разговора. Но в сохранившихся воспоминаниях и переписке современников о нем нет сведений, – возможно, потому, что его неудобно было предавать письму. Фра Мариано слыл мастером чрезвычайно озорных и подчас непристойных проделок.