Неон, она и не он. Александр Солин

папа Леонид Львович.

      «Папа, мама… – встал слегка побледневший Михаил, – я пригласил Наташу, чтобы при вас сказать ей, что я безумно ее люблю и прошу стать моей женой!»

      «Я так и знала, я так и знала…» – сказала мама и приложила к глазам платочек.

      «Но это же замечательно! Молодец, сынок!» – прогудел довольный папа.

      Наташа, пораженная громом его слов, сидела не шелохнувшись и широко открыв глаза. Все-таки, предложение громыхнуло на годик раньше, чем следовало.

      «Что скажешь, Наташенька?» – умоляюще обратился к ней Михаил.

      «Я согласна… Но что скажет мой папа?» – потупилась Наташа.

      «С вашим папой я поговорю сам, после того, как мой сын официально попросит у него вашей руки!» – с мрачной торжественностью объявил папа, что напротив.

      «Дайте, я вас поцелую, Наташенька!» – сказала, вставая, мама.

      «И я! Как-никак, помолвка!» – вскочил папа.

      Они поцеловали будущую невестку, потом сына, затем поцеловались сами. После этого Михаил подошел к Наташе и поцеловал ей руку.

      «Это еще не все! – объявил он, залез во внутренний карман, достал небольшую кубическую коробочку и открыл: – Это тебе, Наташенька, в знак моей любви!»

      И достав из коробочки колечко, верхом на котором восседал небольшой самоуверенный камешек, надел его на безымянный пальчик совсем растерявшейся Наташи.

      «Я так и знала!» – прослезилась мама, еще раз поцеловала Наташу и пошла на кухню готовить чай.

      За чаем было много разговоров, в том числе было сказано следующее:

      «Я всегда была против, чтобы Миша женился на русской, но глядя на вас, Наташенька, нисколько не жалею! Знаете, еврейская порода в этой стране выродилась! И это даже хорошо, что наша кровь смешается с вашей!» – так сказала мама.

      «У вас прекрасные еврейские волосы, Наташенька, а это главное! В остальном мы сделаем из вас настоящую еврейку!» – это, конечно, сказал папа.

      «Не слушай ты их! Они просто помешаны на чистоте крови!» – это сказал сын.

      Кроме того наметили свадьбу на июль этого же года.

      «Жить будете у нас!» – сказал в заключение папа.

      При расставании ее снова расцеловали. Теперь уже и Михаил. Она не сопротивлялась: в конце концов, поцелуй за предложение жениться – это не кровать.

      Ее родители спорить не стали. Только папа сказал:

      «Знаешь, Наташка, я не люблю евреев, но случись погромы – я первый буду их прятать».

      Оставалось прояснить самый главный вопрос, касающийся ее поведения в постели в первую брачную ночь. Имея о соитии отдаленное и заумное представление, она, приехав в конце июня домой, обратилась за инструкциями к разбитной Катьке.

      «Э-э, Наташка! Наше дело – раздвинуть ноги и не дергаться! – снисходительно пояснила милая ее сердцу Катька, давно забывшая, когда, где и как потеряла невинность. – Да ты не волнуйся, девка! Сама поймешь,